«А вот хрен вам, разогнались… – хмыкнул про себя Кобрин, хоть и не мог читать мыслей противника. – Как говорится, поспешишь – людей насмешишь. Смеяться сейчас повода не имеется, а вот пострелять – самое время».
– Витя, вперед. Через сто метров – подворачиваешь влево и делаешь «короткую». Ориентир – вон тот куст. Один выстрел – и маневрируешь змейкой до получения…
– Сапогом по спине? – не сдержался механик-водитель.
– …команды, товарищ танкист! – не меняя тона, беззлобно парировал комбриг. – Все, отставить смех, собрались, мужики. Степа, пихаешь только черноголовые, на нас одна броня идет. Все готовы? Гриша, связь. Всем «номерам» – атака!
Высунувшись из башни, Сергей продублировал команду флажками. Убедившись, что сигнал замечен и отрепетован командирами танков, нырнул обратно, прикрыв за собой люк и захлестнув стопор ремнем. Если что, сэкономит несколько драгоценных секунд… каждая из которых для их братии порой оказывается ценою в жизнь…
Атака!
И снова мельтешение земли и неба в триплексе, бьющие по барабанным перепонкам выстрелы танковой пушки и забивающий ноздри запах сгоревшего кордита. «Тридцатьчетверки» постоянно маневрировали, стреляли с коротких остановок и снова меняли направление движения, на доли мгновения опережая немецких наводчиков.
Нападения гитлеровцы не ожидали, видимо, всерьез уверовав, что русские панцеры и на самом деле ушли. Что ж, вдвойне приятно удивить достойного противника, особенно столь опытного. К сожалению, удивления фрицам хватило совсем ненамного, меньше чем на минуту. Но зато эта самая минута стоила им трех сожженных танков. Остальные тут же рассредоточились. Ученые, сволочи! И, что обидно, на этот раз – никакой паники. Ни малейшей.
В ходовую набивалась размокшая под дождем глина, гусеницы швырялись клочьями дерна и комьями влажной земли, уделывая боевые машины грязью по самые башни. Понятно, что ни скорости, ни маневренности это не прибавляло. Немцам приходилось ничуть не проще, но в целом воевали на равных: на стороне «Т-34» были широкие гусеницы и более мощный мотор, зато фрицы старались не удаляться от шоссе, да и управляемость их танков, что уж греха таить, была лучше.
– Короткая! – хрипло, во весь голос, не жалея и без того посаженных связок – и аккуратно сапогом.
Вперед-назад. Вверх-вниз. Остановились. Прицельную марку на цель, прикинуть упреждение, мысленно отсчитывая секунды от последнего вражеского выстрела. Готово. Огонь!
Бум! Дзынь! Промах! Смазал, зараза, мимо! С-сука…
– Вперед! Вправо – сто, короткая!
Немец стреляет в ответ, но тоже мажет – в точке, куда целился наводчик, «тридцатьчетверки» уже нет. Болванка проносится в метре от башни, долей секунды спустя с хрустом врезаясь в ствол сосны на лесной опушке. Летят щепки, перебитое дерево вздрагивает и со стоном рушится на землю. Разумеется, ничего этого Кобрин не видит: поле зрения сужено расчерченным прицельными рисками отрезком пространства впереди. Обостренное боем, подстегнутое выброшенным в кровь адреналином сознание фиксирует малейшие мелочи, вроде содранной на месте пулевых и осколочных попаданий краски, забитых глиной траков с тускло отблескивающими грунтозацепами, подрагивающего в такт движения прутика антенны…
Выстрел!
Светлячок донного трассера втыкается под срез башни, вспыхивая букетом тускло-фиолетовых искр. «Pz-IV» еще продолжает двигаться вперед; гусеницы еще рвут траками русскую землю, но он уже мертв. Окончательно – и без вариантов. Сергей отчего-то знает это абсолютно точно. В некий бесконечно-краткий миг перед внутренним взором проносится замедленное в тысячи раз «кино» последних мгновений жизни фашистского танка: вот тупоголовый «БР-350БСП» сминает баллистический наконечник о нижнюю скулу башни и проламывает крупповскую броню. Вот расходящимся конусом разлетается сноп сколов, выбитых чудовищным кинетическим ударом с внутренней стороны брони; крошечные кусочки стали прошивают ноги сидящих в трехместной башне танкистов, рикошетируют от стенок и казенника орудия. Летящая следом шестикилограммовая болванка разрывает пополам тело заряжающего, на миг окутавшееся облаком кровавых брызг. Проходит по боеукладке правого борта, сминает и рвет гильзы унитаров, мгновенно воспламеняя порох. Чуть изменяет направление движения. Под небольшим углом пробивает перегородку, отделяющую боевое отделение от моторного отсека, сокрушая двигатель. Взрыв.
За этот бесконечный день – да и тогда, в июне – Кобрин насмотрелся, как взрываются подбитые панцеркампфвагены. Но такого он еще не видел. То ли танк шел с полным боекомплектом, то ли фрицы загрузили внутрь дополнительные снаряды, но рвануло знатно. Когда опал вспухший на месте «четверки» огненный шар, весь верх бронекорпуса вместе с башней оказался выворочен наружу, рухнув крышей вниз перед охваченной пламенем ходовой. Башня, что интересно, с погона так и не сорвалась – даже люк командирской башенки не выбило. Бывает же…
«Рапид-съемка» заканчивается, и время возвращается к привычной скорости течения. Что это было, Кобрин не знает, а рассуждать – некогда. Танк маневрирует, в наушниках шлемофона матерится Цыганков. Сочно лязгает затвор, звенят о полик боевого отделения стреляные гильзы.
Выстрел. Промах. Еще один. Снова промах. Да чтоб тебя, падла! Ну же, остановись хоть на секунду! Есть, наконец-то попадание! Не совсем так, как хотелось, вместо борта бронебойный ударяет на полметра ниже, разбивая противнику гусеницу. Хорошо разбивая, выворотив заодно направляющий ленивец. Немецкий танк крутится на месте, Кобрин подворачивает башню, ловит в прицел угловатый силуэт, влажно блестящий после недавнего дождя.
Не успевает: помогает кто-то из товарищей, всаживая снаряд в подставивший борт панцер. Глухой взрыв, танк затягивает грязно-сизым дымом, идущим изо всех люков. Вроде и детонации нет, и бензин не полыхнул – откуда же столько дыма? Пороховой заряд одного из снарядов рванул? Ручные гранаты взорвались? Все может быть, на войне чего только не случается… но нет времени обращать на это внимание. Главное – подбили. Минус еще один. Интересно, сколько всего?
Тяжелый удар совсем рядом, в броню мощно толкается волна спрессованного воздуха, панораму затягивает дымом. Наш, «тридцатьчетверка». Идущий параллельным курсом буквально в нескольких метрах танк спотыкается, словно получивший подножку бегун, и взрывается. Сорванная с погона башня переворачивается через пушку и падает впереди; разошедшийся по сварным швам бронекорпус мгновенно охватывает дымное, чадящее пламя загоревшейся солярки.
И почти сразу подбивают еще один «Т-34»: болванка бьет в борт. Ни огня, ни взрыва. Распахивается люк мехвода, наружу тяжело лезет фигурка в темном комбинезоне. Лицо залито кровью, искажено гримасой с трудом сдерживаемой боли. Пулеметные пули рвут ткань на спине, и он обвисает на броне, свесив вниз левую руку. Больше из машины никто выбраться не пытается, башенный люк так и остается закрытым…
И снова немец, на сей раз – самоходка, уже успевшая набить оскомину приземистая «штурмгешютц», по самую крышу заляпанная грязью. Подставила борт, сучка коротконосая, внезапно пробуксовав гусеницей в дождевой промоине и потеряв лишнюю секунду. А секунда для встречного танкового боя – порой сродни вечности… Тоже неплохо рвануло, снова попадание в боеукладку, только крышки люков вверх подкинуло. Все четыре разом. Вместе с какими-то лохмотьями, мгновением назад бывшими ее экипажем.
