— Ты не умеешь слушать сказки! — покачал головою Гамли. — Камни были не простые, а волшебные.
— А-а, — протянул Торлейв. — Тогда другое дело.
— Сокровищ было столько, — продолжал Гамли, — что Снорри их все вовек бы не унес. Поэтому он быстро достал холстину, ту, что ему не удалось продать, и стал на нее складывать — всё больше монеты, короны-то и серьги ему были ни к чему. В этом месте обычно Кристи, моя младшая, говорит, что она вот непременно взяла бы себе пару браслетов и ожерелий; Кёрсти, средняя, выбирает диадемы и кольца; а Анете, старшая, молчит, но я-то знаю, что она мысленно видит себя в прекраснейшей королевской короне, какую только можно вообразить. И она права, потому что она и есть самая настоящая принцесса.
Ну вот, Снорри связал всё, что мог унести, в большой узел, перекинул за спину и совсем уж собрался идти, как вдруг раздался страшный грохот. И прямо на пути Снорри как из-под земли вырос огромный тролль.
Гамли высоко воздел руку с лыжной палкой, чтобы показать, насколько огромен был тролль. Вильгельмина вновь засмеялась.
— «Что ты делаешь в моих владениях?» — взревел тролль. «Да вот, — сказал Снорри, — взял себе немножко твоего золота. У тебя еще осталось много, а мне и моей бедной матушке хватит этих монет на всю жизнь!» «Нет! — закричал тролль. — Положи немедленно мои сокровища и иди сюда, я схвачу тебя и съем!» «Не подойду», — возразил Снорри. «Почему?» — удивился тролль. «Неприятно, когда тебя хватают и едят, — отвечал Снорри. — Но если ты ляжешь на землю, закроешь глаза и раскроешь пасть пошире, я вбегу в нее с разбегу».
Тролль, видимо, большим умом тоже не отличался. Предложение Снорри ему понравилось, он так и сделал. А Снорри взял свой узел и давай Бог ноги удирать, да поскорее, по коридорам вон из пещеры. Тролль понял, что его обманули, и помчался вслед. Снорри слышал за спиной его топот и от страха сбился с дороги, бегал и бегал по каменным коридорам. А тролль все гнался и гнался за ним — но ему трудновато было пролезать следом за Снорри в некоторые щели, он ведь был громаден да неуклюж. Тут Снорри увидал лестницу и подумал, что она-то точно должна вывести его из горы. Он вскарабкался по ступенькам и вышел через дыру на самом верху скалы. Деваться ему было некуда. Вы же сами видели: скала отвесная. Вернуться в подземелье он не мог — запыхавшийся тролль уже поднимался по лестнице и рычал от злости. Вскоре в отверстии показалась его голова. И тут на востоке — вон там — взошло солнце. Как только первые его лучи коснулись головы тролля, тот мгновенно окаменел. Снорри же остался на вершине Тролличьего кряжа, едва живой от страха. Как уж он там слез — легенда умалчивает. Возможно, спуск еще не был столь крут в те времена, а возможно, у него остался нераспроданный холст и он свил себе из него веревки. Но так или иначе, стали они со своей матерью жить-поживать и добра наживать. Анете обычно требует, чтобы я сказал, что он женился на самой прекрасной девушке во всем Нур-Трёнделаге. И, конечно же, я всегда соглашаюсь с ней, потому что наверняка так оно и было.
— А тролль? — поинтересовалась Вильгельмина.
— Вот! — воскликнул Гамли. — Вот и Кристи в этом самом месте всегда спрашивает: «А тролль?» А тролля вы видели, друзья мои! Перед его глазами всегда одна и та же картина — не самая плохая, на мой взгляд. Ущелье, на дне которого течет наша быстрая речка. Лес, скалы. И море вдали. И все же он очень недоволен. Говорят, если в ночь молодого месяца человек поднимется на Тролличий кряж и коснется головы тролля, тот оживет и унесет его с собой. Но никто не может подняться туда. Вот хитрюга ястреб и вьет там свое гнездо.
Глава 17
Путь их лежал поначалу в гору; идти по глубокому снегу было нелегко.
Лес был полон птиц и зверей. В зарослях прыгали и стрекотали сойки, их палевые животы и пестрые крылья мелькали меж ветвей. В рябине пересвистывались яркие, точно сентябрьские яблоки, снегири, им вторили синицы. Во время привала Вильгельмина бросала птицам крошки хлеба, и синицы слетались к ее ногам, проворные и юркие.
Заячьи, лосиные, лисьи следы были повсюду. На берегу ручья Гамли обнаружил отпечатки волчьих лап. Некоторое время назад зверь прошел вдоль берега и скрылся в чаще.
— Не нравится мне это, — сказал Гамли, посерьезнев.
— Почему? — спросила Вильгельмина. — Он ушел далеко. — Надо найти ночлег. Если в первой башне никого нет, мы сможем укрыться в караулке. Год назад она еще была цела, сейчас — не знаю. Но чтобы успеть туда дотемна, надо поторапливаться.
— А что мы будем делать, если в башне Стюрмир и его люди? — спросила Вильгельмина.
Гамли лишь тяжело вздохнул.
— Не жалеешь ли ты, друг Гамли, что пошел с нами? — спросил Торлейв.
Гамли обернулся к нему с удивлением.
— Конечно нет! Жизнь моя сегодня размеренна и однообразна. Мои юные годы прошли в доме рыцаря, я ходил в военные походы, всякое повидал! А теперь я просто хозяин постоялого двора, честный бонд, достойный отец семейства, член приходского совета и тингман! Жалею ли я, что пошел с вами? Да сказать по правде, я не развлекался так с тех пор, как два года назад лихие люди пытались взять штурмом мою усадьбу!
— Штурмом? — удивилась Вильгельмина.
Гамли гордо выпрямился.
— Расскажи, как это было! — попросила Вильгельмина.
— Что ж, слово хёвдинга — закон для Гамли, сына Торда!.. Случилось так, что в позапрошлом году в «Двух лососях» остановилась богатая вдова. Она приезжала навестить свою дочку, что вышла замуж за одного из наших бондов. Компания проходимцев еще по дороге от Нидароса заприметила ее сундуки. Они решили, что вдовица с двумя служанками и парой ленивых слуг станет для них легкой добычей.
В тот день мой друг Скаффти завернул ко мне выпить кружечку-другую немецкого пива — я как раз только что завез пару бочонков. Арне в ту пору еще не служил у меня, а Нарви, другой мой работник, накануне, как на грех, отпросился проведать своего отца. Вдова с тремя сундуками приехала под вечер. В одном были ее дорожные вещи, а в двух других — подарки зятю, дочке и двойне, что у них народилась. Сундуки и правда были знатные. Будь я разбойником, тоже бы решил, что там добра немерено.
Ланглив пошла показать вдове ее горницу; мы же со Скаффти сели за пиво и собрались приятно провести вечерок. Под ногами Скаффти всё вертелась наша белая собачонка, Кьяппи-Горлопанка — та, которую Никулас Грейфи привез моей Анете из Нидароса. Мелкая, вроде крысы. Говорят, породистая… но уж очень блажная — ну да ты видел ее. Вертелась, выпрашивала сушеную треску, а Скаффти ее подкармливал. И вдруг — шасть к двери и давай лаять. Прямо не собака, а бубенец, не умолкает. Я было цыкнул на нее — а она же труслива, что твоя курица, на нее прикрикнешь — наделает под себя со страху. Но Скаффти меня остановил. «Постой, — говорит, — Гамли. Она не просто так: чует что-то». «Глупость собственную, — говорю, — она чует. Ты же знаешь, дурнее собачонки, чем Кьяппи, во всей округе нет. Будь что не так, мои дворовые псы уже бы подняли лай». — «Давай, — говорит он, — проверим на всякий случай». Хорошо. Я вышел на крыльцо — смотрю, какой-то детина лезет через мою ограду. Я кричу: «Ты кто такой?» Тут в воздухе просвистела стрела и возле самой моей головы вонзилась в дверной косяк. Я бросился в дом. Слышу, точно неладно у меня на дворе: крики да шум. Человек десять, не меньше. Я щеколду-то задвинул, так они давай ломать дверь.
