Они израсходовали уже сорок пять минут. Сняв рюкзак, Майкл достал снаряжение. Алиша продолжала следить за дальним концом тоннеля. Согнув провода детонатора, он прицепил к ним концы провода, намотанного на катушку. Не дать всему этому намокнуть будет сложно; надо сделать так, чтобы вода не попала в детонатор. Убрав динамит в рюкзак, он начал осматривать переборку, ища, куда бы повесить заряд. Но ее поверхность была совершенно гладкой.
– Вон там, – сказала Алиша.
Рядом с переборкой из стены торчал длинный ржавый болт. Майкл повесил рюкзак на него, отдал Алише детонатор и принялся разматывать шнур с катушки.
– Пошли.
Они вернулись на станцию «Астор Плейс» и забрались на платформу. Продолжая разматывать кабель, пошли к лестнице и добрались до первой площадки. С улицы падал дневной свет, кружились пылинки. Став на колени, Майкл поставил плунжер на пол, зубами разодрал надвое шнур и вставил провода в прорезные винты на крышке ящичка. Алиша сидела на ступеньках, чуть ниже его, сдвинув очки на лоб и направив винтовку в черноту внизу. У нее на рубашке появились пятна пота, у горла и в подмышках, она стиснула зубы от боли. Майкл встретился с ней взглядом, продолжая затягивать барашки гаек.
– Должно сработать, – сказал Майкл.
Оставалось десять минут.
Эми была во тьме. Сначала пришла боль. Резкая, пульсирующая боль в затылке. Потом ощущение, что ее тащат. Мысли отказывались приходить в порядок. Где она? Что произошло? Что ее тащит? Перед глазами проплывали картины. Экран телевизора, покрытый точками; большие хлопья снега, падающие с чернильно-черного неба; сад Картера, живой, разноцветный ковер; волнующееся сине-черное море. Вот пол – грязный, истертый. Тяжелый, распухший язык во рту. Она попыталась издать какой-нибудь звук, но не смогла. Пол двигался рывками, будто толчки артериального кровотечения, в ритм рывкам, за запястья. Пришла в голову мысль сопротивляться, но она поняла, что на это нет сил; ее тело будто совершенно отделилось от ее воли.
Она ощутила, а потом и увидела свет, будто какое-то свечение, и в следующий момент все переменилось: по-другому двигался воздух, обвевая ее кожу, по-другому звучали звуки, по-другому ощущалось все вокруг. Шум будто куда-то ускользнул; воздух пах иначе, не такой спертый, с привкусом чего-то органического.
– Оставьте ее здесь, пожалуйста.
Голос. Беспечный, даже немного скучающий. Он доносился откуда-то сверху. Давление на запястья исчезло, и она упала лицом в пол. Внутри черепа будто взорвался горячий светящийся комок, будто уголек из огня вылетел.
– Ради Бога, аккуратнее.
Сознание померкло, а потом, будто темная волна, накатывающаяся на берег, снова вернулось к ней. Она ощутила вкус крови во рту; значит, язык прикусила. Пол под ее щекой был холодным. А где свет? Где звук? Тихое бормотание, не голоса даже, а просто звук дыхания множества тел. Лица и руки, в тумане. Смотри пристальнее, Эми, сказал ей мозг. Сфокусируй глаза на чем-нибудь и смотри.
Не здорово. Совсем не здорово.
Она была окружена Зараженными. Первый ряд сидел где-то в метре от нее – пощелкивая челюстями, с пульсирующими, как у жаб, глотками. Крючковатые пальцы, трогающие воздух, будто касались клавиатуры невидимого пианино. Это было плохим, но не худшим. Помещение извивалось и пульсировало, наполненное сотнями тварей. Они ковром покрывали стены. Они смотрели с галереи, будто зрители на соревнованиях. Они заполняли каждый угол и закуток, мостились на каждой балке и ступеньке. Все вокруг копошилось и извивалось, будто змеиная нора.
– Все прошло более-менее гладко, – насмешливо произнес голос. – На самом деле я немного удивлен, я опасался, что их энтузиазм не даст им сдержаться. Они сделали это.
Она все еще не могла окончательно восстановить связь мозга и тела, вернуть подобающую субординацию. Все происходило как-то замедленно и не в такт. Казалось, что голос исходит отовсюду, будто говорил сам воздух. Он обтекал ее будто вязкое масло, заполняя ее, прилипая к горлу, маслянистый и сладкий.
– Наверное, будет слишком банально сказать, как долго я ждал встречи с тобой. Но я ждал. С того самого дня, как Джонас поведал мне о твоем существовании, мне было интересно, когда же мы встретимся. Когда же моя Эми придет ко мне?
Моя Эми. Почему этот голос назвал ее так? Она обнаружила небо. Нет, не небо: потолок, высоко вверху, на котором были изображены звезды и золотистые фигуры, парящие между ними.
– О, слышала бы ты его. Насколько виноватым он себя чувствовал. Как он сожалел. «Иисусе, Тим, видел бы ты ее. Она же маленький ребенок. У нее даже фамилии нет. Просто девочка из ниоткуда».
Звезды наоборот, подумала Эми. Будто небеса видны снаружи или отражены в зеркале. Она ощутила, как ее мысли сосредотачиваются вокруг этого, как возникают новые. Будто пробуждаясь ото сна, она начала осознавать ситуацию; к ней стали возвращаться воспоминания. Перед ее мысленным взором появился образ: Питер, его тело, летящее в воздухе, врезающееся в зеркальное стекло, пробивающее его.
Мрачный смешок.
– Полагаю, не слишком смешно на самом деле, если рассмотреть это в контексте нескольких миллиардов трупов. Но, в целом, это было большое представление. Джонас так и не нашел свое истинное призвание. Ему следовало стать актером.
Фэннинг, подумала она.
Этот голос – Фэннинг.
И на нее обрушилось все остальное.
– Я так долго ждал, Эми.
Тяжелый вздох.
– Все надеялся, что следующим поездом приедет моя Лиз. Знаешь ли ты, каково это? Откуда тебе это знать? Откуда это знать кому-либо?
Она с трудом поднялась на четвереньки. Западная оконечность зала. Справа от нее – окно билетной кассы, зарешеченное, как окошко тюремной камеры; слева темные полосы железнодорожных платформ. Занавешенные окна позади и справа, пульсирующие слабым свечением. Впереди, в сотне футов, старая билетная касса, увенчанная перламутровыми циферблатами часов. Там стоял человек. Совершенно обычный человек, неприметный, в темном костюме. Стоял в профиль, с прямой спиной, слегка приподняв подбородок и небрежно убрав левую руку в карман пиджака, глядя на чернеющие пасти тоннелей.
– Как одиноко, должно быть, она чувствовала себя в самом конце, как страшно ей было. Ни слова утешения. Ни прикосновения руки друга.
Он все так же не смотрел на нее. Вокруг нее Зараженные издавали высокие трели и шевелили пальцами, щелкали челюстями. Она чувствовала, что их сдерживает лишь тончайший невидимый барьер.
– Я познал вечер, утро, день. Я отмерял свою жизнь чайной ложкой. Ти-Эс Эллиот, если тебе интересно. Чем старее, тем лучше. Если говорить об экзистенциальной тоске, то он хорошо в этом смыслил.
Где Питер? Зараженные его убили? Что с Майклом и Алишей? Вода, подумала она. Время. Сколько времени прошло? Но ответа на этот вопрос в ее мозгу не было, ящичек пустовал. Двигая лишь глазами, она осмотрелась, ища оружие. Нет ничего, лишь Зараженные, перевернутые небеса над головой и колотящееся в горле сердце.
