– На пару минут, окей? Мне завтра вставать рано.
Я выставил три пальца.
– Клянусь честью скаута.
Она закрыла дверь, сняла цепочку и открыла ее. К моему разочарованию, юбку и полупрозрачную блузку сменили халат и бесформенная фланелевая ночная рубашка. Она отошла в сторону, пропуская меня.
– Пойду кофе сделаю.
Квартира выглядела убого, небольшая жилая зона с окнами под потолком, выходящими на улицу, сбоку кухонная зона с громоздящимися в раковине тарелками, узкий коридор, ведущий, по всей видимости, в спальню. Диван напротив старого телевизора с выпуклым экраном, заваленный нестираным бельем. Несколько книжек, на стенах ничего, лишь пара дешевых репродукций с лилиями и балеринами.
– Прости за такой беспорядок, – сказала она, махнув рукой в сторону дивана. – Просто сдвинь в сторону, если хочешь присесть.
Николь повернулась ко мне спиной. Налила в кастрюлю воды из-под крана и начала заливать ее в грязную кофеварку. Со мной происходило нечто странное. Могу сравнить это лишь с астральной проекцией. Будто я был персонажем в фильме, а сам наблюдал за этим с некоторого расстояния. В этом разделенном состоянии я видел, как подошел к ней сзади. Она сыпала в кофеварку молотый кофе. Я уже собирался обхватить ее, когда она ощутила мое присутствие и резко развернулась.
– Что ты делаешь?
Мое тело прижало ее к кухонному столу. Я начал целовать ее шею.
– А что ты думаешь, я делаю?
– Тим, прекрати. Я серьезно.
Я горел изнутри. Мои органы чувств бурлили.
– Боже, ты так хорошо пахнешь.
Я лизал ее, пробовал на вкус. Я хотел пить ее.
– Ты меня пугаешь. Я хочу, чтобы ты ушел.
– Скажи, что ты – она.
Откуда взялись эти слова? Кто их произнес? Был ли это я?
– Скажи это. Скажи, что тебе очень жаль.
– Проклятье, остановись!
Она оттолкнула меня с неожиданной силой. Я стукнулся о кухонный стол, едва устояв на ногах. Когда я поднял взгляд, то увидел, что она вытаскивает из ящика длинный нож. Она наставила его на меня, будто пистолет.
– Убирайся.
Меня начала заполнять темнота.
– И как ты сможешь сделать это? Как ты сможешь оставить меня там?
– Я буду кричать.
– Ты сука. Ты долбаная сука.
Я ринулся на нее. Каковы были мои намерения? Кто она была для меня, эта женщина с ножом? Была ли она Лиз? Была ли она вообще человеком или просто зеркалом, в котором я узрел отчаявшегося себя? Я не знаю этого и по сей день; тот момент кажется мне относящимся к совершенно другому человеку. Я говорю это не для того, чтобы реабилитировать себя, что невозможно, лишь для того, чтобы описать события настолько точно, как могу. Одной рукой я прикрыл ее рот; второй я схватил ее за руку, рывком опуская нож вниз. Наши тела столкнулись с глухим стуком, и затем мы упали на пол. Я оказался поверх нее, а между нами был нож.
Этот нож. Этот нож.
Когда мы ударились о пол, я ощутил это. Совершенно четкое ощущение и звук.
Последующие события ничуть не менее странны и окутаны в моей памяти ужасом. Я пребывал в кошмаре, в том, где случилось нечто ужасное и необратимое. Я поднялся с ее тела, под которым расплывалась лужа темной, почти черной крови. Кровь была у меня на рубашке, алое пятно. Нож вошел девушке прямо под грудину, глубоко в ее грудную полость, его вогнал туда вес моего падающего тела. Глядя в потолок, она тихо ахнула, не громче, чем может ахнуть человек, слегка удивленный. Неужели моя жизнь окончена? Эта глупая мелочь, и всё, конец? Ее глаза стали понемногу терять фокус; ее лицо стало неестественно неподвижным.
Я повернулся к раковине, и меня стошнило.
Я не могу вспомнить, как принял решение заметать следы. У меня не было никакого плана; я просто действовал. Я еще не воспринимал себя как убийцу, скорее я ощущал себя человеком, попавшим в сложную трагическую ситуацию, которая будет интерпретирована неверно. Я разделся до нижнего белья, до которого кровь девушки не успела дойти. Я огляделся, ища глазами вещи, к которым я прикасался. Конечно же, нож. От него надо будет избавиться. Входная дверь? Касался ли я ее ручки, дверного проема? Я видел передачи по телевизору, те, в которых опытные детективы прочесывают место преступления в поисках мельчайших улик. Понимал, что их старания сильно преувеличены ради драматизации, но больше полагаться было не на что. Какие невидимые следы остались от меня здесь, на разных поверхностях квартиры этой женщины, в ожидании того, что их найдут, изучат и установят мою вину?
Я прополоскал рот, вымыл ручку двери и раковину губкой. Нож я тоже вымыл, а затем завернул в мою рубашку и аккуратно убрал в карман пальто. Я больше не смотрел на ее тело, для меня это было просто невыносимо. Я протер кухонный стол и развернулся, оглядывая комнату. Что-то изменилось. Что же я видел?
Я услышал звук, донесшийся из коридора.
Что было самым худшим? Смерть миллионов? Гибель целого мира? Нет: худшим был тот звук, который я тогда услышал.
Перед моим взглядом появились подробности, которых я до этого не замечал. Яркие игрушки, плюшевые и пластиковые, валяющиеся на полу. Отчетливый запах фекалий, замаскированный сладковатым запахом присыпки. Я вспомнил про женщину, которую встретил на входе в дом. Время ее появления не было случайностью.
Снова послышался звук; я хотел убежать, но не мог. Я должен был идти туда, это было моим наказанием. Тем камнем, который я буду нести внутри себя всю жизнь. Я медленно пошел по коридору, и с каждым шагом меня всё больше наполнял ужас. Сквозь приоткрытую дверь струился слабый свет. Запах стал сильнее, он уже стоял у меня во рту. На пороге я остановился, окаменев, однако я осознавал, что от меня требуется.
Маленькая девочка проснулась и глядела по сторонам. Полгода, год – я не слишком хорошо в таких вещах разбирался. Над колыбелью висела веревка с кучей вырезанных из картона зверюшек. Она снова издала звук, тихий радостный писк. Видишь, как я могу? Мама, иди, погляди. Но ее мать лежала в луже крови в соседней комнате, глядя в бездну.
Что я мог сделать? Пасть пред ней на колени и молить о прощении? Взять ее на руки, в свои нечистые руки убийцы, и сказать ей, что мне жаль, что она осталась без матери? Должен ли я был позвонить в полицию и сидеть у ее колыбели, ожидая их?
Ничего подобного я не сделал. Я оказался трусом. Я сбежал.
Но на этом та ночь не окончилась. Можно сказать, она не окончилась никогда.
Лестница с Олд-Фултон-стрит, на тротуар Бруклинского моста. Оказавшись посередине, я достал из кармана нож и окровавленную рубашку и бросил их в воду. Время уже было около пяти утра, скоро город начнет просыпаться. Движение уже началось, ехали приезжие из пригородов, такси, грузовики служб доставки и даже пара велосипедистов в лицевых масках для защиты от мороза пронеслись мимо меня, будто демоны на колесах. Нет в мире существа более одинокого и забытого, более безликого, чем пешеход в Нью-Йорке, но это иллюзия. Все наши перемещения отслеживаются до безобразия. На Вашингтон-Сквер я купил дешевую бейсболку у уличного торговца, чтобы скрыть лицо. Нашел таксофон. Звонить 911 – не вариант, звонок сразу же отследят. Я нашел в справочнике номер «Нью-Йорк пост», набрал его и попросил соединить с отделом городских новостей.
