– Я не в курсе.
Они погрузили тела в стоявшую снаружи пятитонку. Всего тридцать шесть человек, внутренний круг Данка – убийцы, соглядатаи, воры. Их отвезут к причалу, погрузят в баркас и выбросят в канал.
– Что с женщинами? – спросил Грир.
Майкл всё еще думал о Фастау. Один из лучших его сварщиков. Сейчас каждый на счету.
– Пусть Пластырь запрет их в одном из ангаров для машин. Когда будем готовы уходить, выпустим их, пусть идут, куда хотят.
– Они станут болтать.
– Ну да, а им поверят, учитывая, кто они.
– Мысль понял.
Грузовик с телами уехал.
– Не хотел бы настаивать, но что ты решил насчет Лоры? – спросил Грир.
Этот вопрос не давал Майклу покоя уже не одну неделю. И всякий раз он приходил к одному и тому же ответу.
– Думаю, она единственная, кому я могу это доверить.
– Согласен.
Майкл повернулся к Гриру:
– Ты уверен, что не хочешь возглавить всё здесь? Мне кажется, у тебя бы хорошо получилось.
– Не моя роль. «Бергенсфьорд» твой. Не беспокойся, у меня никто позиции не оставит.
Некоторое время они молчали. Света не было, только пятна от прожекторов в доке.
– Есть кое-что, о чем я хотел бы поговорить, – начал Майкл.
Грир наклонил голову.
– В твоих видениях, я знаю, ты не видел, есть ли еще кто на корабле…
– Только остров и пять звезд.
– Это я понял.
Майкл задумался.
– Даже не знаю, как сказать. Было ли… ощущение, что я там есть?
Вопрос, похоже, озадачил Грира.
– Не могу сказать, правда. Там такого не было.
– Можешь от меня ничего не скрывать.
– Знаю.
Звуки стрельбы от моста. Пять выстрелов, пауза, еще два, неторопливых, окончательных. Дайбек и Мак-Лин.
– Похоже, готово, – сказал Грир.
К ним подошел Рэнд.
– Все собрались в доке.
И Майкл внезапно ощутил весь груз ответственности, который лег на него. Не только потому, что по его приказу убили столько людей, это оказалось куда легче, чем он ждал. Теперь он стал главным – перешеек был в его власти. Он проверил обойму в пистолете, взвел курок и убрал оружие в кобуру. Теперь ему с этим жить.
– Хорошо, топливо привезут через тридцать шесть дней. Давайте-ка начинать наше представление.
30
Независимый штат Айова
(бывший Хоумленд)
Население 12 139 человек
Шериф Гордон Юстас начал свое утро 24 марта как обычно – как в любое другое 24 марта. Повесил пистолет в кобуре на стойку кровати.
Быть при оружии будет неправильно. Неуважительно. Ближайшие несколько часов он будет обычным человеком, таким же, как все, что стоят на холоде с больными ногами, думая о том, как всё могло обернуться.
Он жил в комнате в одном помещении с тюрьмой. Уже десять лет, с того самого вечера, как не смог заставить себя вернуться домой, он ночевал здесь. Он всегда считал себя человеком, способным собраться с силами и продолжать жить, и, похоже, ему не первому с этим не повезло. Что-то ушло из него, да так и не вернулось, поэтому он теперь жил здесь, в здании из шлакоблока, в комнате, в которой не было ничего, кроме кровати, стула, умывальника да туалета в конце коридора. В здании, где по соседству с ним лишь пьяницы отсыпались.
Снаружи робко всходило солнце, так, как это бывает в марте в Айове. Погрев на плите чайник, он отнес его к раковине, прихватив опасную бритву и мыло. Поглядел на себя в старое треснутое зеркало. Ну разве не прелесть, а? Половины зубов нет, левое ухо отстрелено, на его месте лишь розовый обрубок, один глаз побелел и не видит. Будто живущий под мостом тролль из детской сказки. Побрившись, он ополоснул лицо и подмышки, а потом насухо вытерся. На завтрак у него были только галеты, твердые как камень. Усевшись за стол, он принялся пережевывать их задними зубами, а потом запил стопкой кукурузного виски из стоящей под раковиной бутыли. Не то чтобы он был пьяницей, но предпочитал выпить стопочку с утра, особенно в такое утро, всем утрам утро. Утро 24 марта.
Надев пальто и натянув шляпу, он вышел на улицу. Остатки снега растаяли, и земля превратилась в липкую грязь. Тюрьма была одним из немногих зданий в рабочем квартале старого города, которыми еще пользовались. Бóльшая часть их уже многие годы пустовала. Дыша на руки, он прошел мимо развалин Купола, от которого осталась лишь гора камней да обгорелые доски. Спустился вниз с холма, в ту местность, которую всё так же звали Плоскоземьем, хотя бараки давным-давно снесли и разобрали на дрова. Некоторые продолжали жить здесь, но совсем немногие, слишком уж плохие воспоминания были связаны с этим местом. Те, кто помоложе, кто родился, когда времена Красноглазых закончились, или совсем старые, не способные разорвать цепи привычек, в которые заковала их прежняя власть. Скопище убогих хижин без водоснабжения, со зловонными ручьями нечистот, текущими по улицам, грязные дети и тощие собаки, примерно одинаковые в количестве, роющиеся в мусоре. Юстасу каждый раз не по себе становилось, когда он это видел.
Так не должно было произойти. У него были планы, были надежды. Конечно, очень многие приняли предложение эвакуироваться в Техас тогда, в первые годы. Юстас знал, что так и будет. Остаться должны были самые крепкие духом, истинно верующие, те, кто видел в конце власти Красноглазых не просто освобождение от неволи, но нечто большее – шанс всё исправить, начать всё сначала, построить новую жизнь с нуля.
Но население всё уменьшалось и уменьшалось, и он начал беспокоиться. Оставшиеся не были строителями или мечтателями. Многие были слишком слабы, чтобы отправиться в путешествие, некоторые слишком боялись, другие же настолько привыкли, что за них всё решают, что не были способны ничего решить сами. Юстас бился изо всех сил, но никто понятия не имел, как добиться того, чтобы город снова начал жить. У них не было ни инженеров, ни водопроводчиков, ни электриков, ни врачей. Они могли использовать механизмы, оставшиеся после времен Красноглазых, но понятия не имели, как их чинить, если они ломаются. Через три года накрылась электростанция; водопровод и канализация – через пять; спустя десятилетие перестало работать практически всё. Организовать учебу для детей оказалось нереально. Лишь немногие из взрослых умели читать, а большинство вообще в этом смысла не видело. Зимы были суровые, и люди насмерть замерзали прямо в домах, а летом было ничуть не лучше – то потоп, то засуха. Вода в реке загнивала, но люди всё равно черпали ее ведрами. И десятками умирали от болезни, которую прозвали «речной лихорадкой». Половина скота пала, большая часть лошадей и овец, а свиньи вымерли все.
Красноглазые оставили им в наследство всё необходимое, чтобы поддерживать жизнь человеческого общества, кроме одного – воли делать это.
