– Может, да. Но если всё будет нормально и все согласятся, можем и сами дать заявку на участок. Или что-нибудь построить в городке. Я могу открыть там практику. Черт, да у тебя у самого столько книг, что уже впору свою библиотеку открывать.
Холлис с сомнением нахмурился:
– Всем нам тесниться в том крохотном доме.
– Хорошо, сначала на улице поспим. Мне без разницы. Это наши дети.
Холлис глубоко вдохнул. Сара уже знала, что он сейчас скажет; вопрос был лишь в том, когда.
– Итак, когда ты хочешь, чтобы мы отправились?
– Вот и здорово, – сказала она и поцеловала его. – Я думаю, что уже завтра.
* * *
Луций Грир стоял на дне сухого дока в свете прожекторов, глядя, как у борта корабля раскачивается боцманская люлька с человеком в ней.
– Бога ради, кто такую хреновую сварку налепил? – заорала Лора.
Грир вздохнул. За последние шесть часов он почти не слышал от Лоры ничего одобрительного. Опустив люльку на дно дока, она вылезла наружу.
– Мне надо полдюжины рабочих прямо сейчас. И не тех шутников, которые всё это наляпали.
Она задрала голову.
– Вейр! Ты там?
У рейлинга появилось лицо Вейра.
– Цепляй еще три люльки. И найди Рэнда. К восходу солнца надо переварить эти швы.
Краем глаза Лора глянула на Грира.
– И не возражай. Я пятнадцать лет командовала заводом. Я знаю, что делаю.
– От меня ты жалоб не услышишь. Поэтому Майкл и хотел, чтобы ты здесь была.
– Потому что я упертая.
– Твои слова.
Лора стояла, откинувшись назад, уперев руки в бедра и скользя взглядом по корпусу корабля.
– Скажи-ка мне кое-что, – заговорила она.
– Хорошо.
– Ты никогда не думал, что всё это чушь собачья?
За что он любил Лору, так это за прямоту.
– Никогда.
– Ни разу?
– Не сказал бы, что такая мысль не приходила мне в голову. Сомнение естественно для человека. Играют роль наши дела. Я старый человек. У меня нет времени долго раздумывать.
– Интересная философия.
Вдоль борта «Бергенсфьорда» упали два каната, потом еще два.
– Сам понимаешь, – продолжила Лора, – все эти годы я думала, вдруг Майкл найдет себе подходящую женщину и остепенится. Даже в самых страшных кошмарах я не могла себе представить, что моей соперницей станут двадцать тысяч тонн стали.
У планшира появились Рэнд и Вейр и начали стропить люльки.
– Я тебе еще здесь нужен? – спросил Грир.
– Нет, иди спать.
Она махнула рукой Рэнду.
– Погоди, я сейчас поднимусь!
Грир поднялся из дока, сел в свой пикап и поехал по причалу. Боль становилась всё сильнее; скоро он уже не сможет ее скрывать. Иногда холодная, будто пронзающая ледяным кинжалом, иногда горячая, будто внутри него рассыпались тлеющие угли. Он уже с трудом мог сдерживать это; когда ему наконец удалось помочиться, это выглядело, как артериальное кровотечение. Постоянный привкус во рту, кислый, с оттенком мочевины. Последние пару месяцев он много чего сам себе говорил, но, насколько он понимал, у всего этого мог быть лишь один конец.
В конце причала дорога сужалась, по обе стороны от нее плескалось море. Здесь, в узком месте, дежурили с десяток человек с винтовками, когда Грир остановился рядом с ними, из кабины заправщика вылез Пластырь. Подошел к нему.
– Как там дела снаружи? – спросил Грир.
В ответ Пластырь втянул воздух сквозь зубы.
– Похоже, Армия патруль на разведку послала. Сразу после заката видели свет фар на западе, но с тех пор больше ничего.
– Тебе здесь побольше людей не надо?
Пластырь пожал плечами:
– Думаю, на эту ночь сойдет. Пока что они просто вынюхивают. – Он внимательно поглядел на лицо Грира. – Нормально себя чувствуешь? Что-то лицо у тебя скверное.
– Просто надо ненадолго ноги протянуть.
– Ну, если кабина моего заправщика устроит, давай. Поспи немного. Как я уже сказал, вряд ли тут сегодня что-то случится.
– Мне еще кое-что посмотреть надо. Может, потом, когда вернусь.
– Мы здесь, если что.
Грир развернул машину и поехал обратно. Как только он оказался вне зоны видимости поста, то остановился у края причала, вышел из машины и согнулся, хватаясь за бампер. Его вырвало. Но из него мало что вылетело, немного воды и какие-то сгустки вроде яичного желтка. Он стоял, согнувшись, еще пару минут, пока не решил, что всё кончилось. Взял из кабины флягу, прополоскал рот, потом плеснул воды в ладонь и умылся. Самым худшим во всём этом было одиночество. Не сама боль, а то, что ее надо было скрывать. Интересно, что же будет. Растворится ли мир вокруг него, будто сон, пока он не перестанет осознавать его, или, напротив, всё виденное им в жизни, люди и вещи, встанут перед ним живыми образами, пока он не будет вынужден отвернуться, как от яркого солнца в ясный день?
Он запрокинул голову к небу. Звезды были слегка затянуты дымкой влажного морского воздуха и, казалось, колебались. Он сконцентрировал сознание на одной звезде, так, как давно уже научился, и закрыл глаза.
Эми, ты меня слышишь?
Молчание.
Да, Луций.
Эми, прости меня. Думаю, я умираю.
47
Весенний день. Питер работал в саду. Всю ночь шел дождь, но к утру небо расчистилось. Раздевшись до рубашки, он бил мотыгой в мягкую землю. Они не один месяц ели домашние консервы, глядя, как падает снег, пора уже снова свежие овощи вырастить.
– Я тебе кое-что принесла.
Эми тайком подошла сзади и теперь, улыбаясь, протянула ему стакан воды. Питер взял его и отпил. Холодная, аж зубы ломит.
– Почему домой не идешь? Уже поздно.
Действительно. Тень от дома уже стала длинной в лучах заходящего за хребет солнца.
– Много что сделать надо, – сказал он.
– Как всегда. Завтра снова за работу возьмешься.
Они поужинали, сидя на диване, а старый пес крутился у их ног. Пока Эми мыла посуду, Питер развел огонь. Дрова быстро занялись пламенем, потрескивая. Приятная нега в должный час – они лежали под плотным одеялом, глядя на языки пламени.
– Не хочешь, чтобы я тебе почитала?
Питер сказал, что это было бы здорово. Эми ненадолго оставила его и вернулась с толстой книгой в руках. Хрупкие страницы. Снова устроившись на диване, она открыла ее, прокашлялась и начала:
«Дэвид Копперфильд», Чарльз Диккенс. Глава первая. «Я родился».
