– А где Лиллия? – между всхлипываниями спросила она.
«Да, где Лиллия?» – встревожился Саймон.
Он не мог поверить, что его уверенная в себе внучка, которая дерзко, как настоящая королева, разгуливала по замку, окажется последней, кто найдет их потайное убежище. Это напомнило слова, однажды сказанные Мири: «Мы с тобой никогда не боялись одного и того же. Ты всегда опасался, что тебя найдут, а я – что про меня забудут».
В маленькой кладовой становилось жарко из-за того, что в ней собралось столько народа.
– Тихо, вы, – сказал он, – или она нас найдет. – Однако ему хотелось, чтобы Лиллия поскорее их отыскала, потому что он начал немного беспокоиться. – В любом случае не толкайтесь. Так будет только жарче.
И действительно, становилось жарко, как в летнюю ночь, когда одеяло липнет к влажным ногам, а сон не хочет приходить. В месяцы, последовавшие за смертью Джона Джошуа, Саймон иногда плакал ночью от усталости и желания заснуть. А теперь сон казался ему чем-то опасным, он притягивал его, в то время как тихие голоса собравшихся вокруг детей смешивались и становились невнятными. Куда подевалась Лиллия? Он застонал и потянулся, не в силах избавиться от навалившейся усталости. Что, если он заснет здесь, точно старый пьяница? Быть может, ему следует начать поиски внучки?
Когда его голова снова стала опускаться на грудь, Саймон услышал новые голоса. Они оставались далекими, едва слышными на фоне детского шепота, но он уже различал их вполне отчетливо, словно они говорили в его собственных мыслях.
«Приди к нам, – звали они. – Время настало. Время, когда ты сможешь вернуть то, что потерял так давно. – Казалось, это песня, река слов, бесконечно текущая мимо. – Приди к нам, время настало. Время пришло…»
Пораженный Саймон резко сел. Нет, его звал вовсе не ребенок, но нечто другое, то был голос из его утраченных снов. «Время пришло…» Что это значит?
«Нет, ничего не значит, – сказал Саймон себе. – На меня напали сонливость и глупость. Теплый день, уставший старик».
Но он все еще слышал шум, доносившийся снаружи кладовой, новые голоса, которые становились все громче.
– Тихо! – сказал он детям. – Дайте мне послушать!
«О, спаси нас, господи! – кричала женщина. – Боже, прояви милосердие! Бедная принцесса!»
«Да хранит меня добрая Элизия, я бодрствую или это мне снится?» – думал Саймон, а его сердце вполне реально и отчаянно билось о ребра.
Принцесса? Кто это может быть, если только не?..
– Лиллия! – закричал он, распихав детей и поднявшись на ноги, чтобы выйти из кладовой. – Лиллия! О, добрая Элизия, пожалуйста, не допусти, чтобы с ней что-то случилось! – Внезапно на него обрушился ужас. – Лиллия, где ты?
И тут дверь распахнулась, и на пороге появилась его внучка, всего лишь силуэт, призрак, пока его глаза не приспособились к свету. Лицо Лиллии было бледным, глаза широко раскрыты.
– Дедушка! Что случилось? – Она расплакалась, бросилась к Саймону и обняла его за пояс. – Почему они кричат, что принцесса мертва? Я не мертвая!
Он все еще слышал крики, теперь их даже стало больше, ужас и удивление наполнили королевскую резиденцию.
– Оставайтесь со мной, дети. – Саймон уже знал, что случилось нечто очень плохое, и мир вокруг уже не будет прежним. Он крепко прижимал к себе Лиллию. – Просто оставайтесь со мной. Я король. Я не дам вас в обиду.
Эпилог
Она снова как-то его нашла, вопреки всем вероятностям, и теперь прижимала яйцо из ведьминого дерева к груди и пыталась пробиться сквозь хаос. Однажды ей уже довелось стоять за пределами вздымающегося безумия, и тогда удалось посмотреть на свое положение будто со стороны, но, если и так, это случилось очень давно. Теперь же само небо превратилось в горячую серую слякоть, и грязные руки вновь и вновь тянулись вверх из пузырящегося навоза, окружавшего ее, хватали за руки, и ноги, и волосы, неизменно пытаясь затянуть обратно в бесконечное, всепоглощающее грязное болото, окутанное паром. Каждый шаг давался ей с безумным трудом.
«Почему я продолжаю сопротивляться? – Теперь предательский голос постоянно звучал в ее мыслях, побуждая сдаться. – Жар будет продолжаться совсем недолго, – говорил он ей. – А потом все снова станет прохладным, точно ранняя весенняя трава, прохладным, словно подземные камни. Борьба будет закончена. Ты отдохнешь».
Но, несмотря на давно сбившееся дыхание, усталость и туманящиеся мысли, Танахайа знала, что голос не говорит всей правды. Ее приглашали к смертному сну, к прохладе жизни, наконец покидающей тело. И она продолжала бороться.
К ней приходили лица, ее семья, ее любимые. Но вместо того чтобы уговорить ее продолжать сопротивление, они присоединялись к предательскому внутреннему голосу, умолявшему сдаться.
«Ты хорошо сражалась, – говорил древний Имано, вождь ее клана. – В капитуляции нет бесчестья, дитя. Нет бесчестья».
Но не бесчестья она боялась, а уничтожения. Танахайа находилась по шею в пузырящейся горячей грязи, она запуталась в каких-то корнях, но знала, что не осмелится отступить. От ее народа осталось так мало. Они не могут сдаться и никогда не сдадутся, какими бы слабыми ни были шансы на победу.
«Мы любим тебя, как сестру, – сказали ей Адиту и Джирики. – И станем помнить, когда ты обретешь покой. Мы будем праздновать твою жертву».
Но Танахайа не хотела, чтобы ее праздновали. Она мечтала снова увидеть солнце и почувствовать его сухое тепло, напиться ароматами бриза, услышать музыку ветра в лесных ветвях. Она хотела жить.
«Отдай яйцо. Оно не стоит того, чтобы ради него умирать», – сказал Иджа’аро, друг ее детства.
«Нет, оно стоит того, чтобы ради него жить, – сказала она себе – и все голоса, – хотя ее силы убывали и она все глубже опускалась в кипящую грязь. – Ради него стоит жить».
А затем без предупреждения по миру пронесся ветер, лишь шепот бриза, потом он набрал силу, охладил грязь и невыносимо горячий воздух и подарил ей прохладу. Танахайа подумала, что это очередная атака, но грязь, тянувшая ее вниз, начала затвердевать, и уже через несколько мгновений она от нее освободилась. Горячая трясина утратила свою хватку, и Танахайа выбралась из нее на твердую землю впервые за очень долгое время. И когда она не начала вновь погружаться в горячие топи, когда чудесная прохлада продолжала ее окружать, она поняла, что может наконец прекратить борьбу.
«Лихорадка. – Это была ее последняя мысль, прежде чем она смогла познать настоящий отдых после бесконечной борьбы. – Ядовитая лихорадка – ты сумела ее победить».
* * *
– Танахайа. Ты меня слышишь?
– Это мы, Адиту и Джирики. Ты нас слышишь?
Она открыла глаза, не без труда, потому что веки запеклись и болели.
– Где я? – спросила она.
– В Х’ран Го-джао, птица-сестра, – сказала Адиту, и ее любимое лицо наклонилось над Танахайей. – Видеть тебя радость для моего сердца. Мы боялись, что ты нас оставишь, но целители сделали свою работу. И не только наши целители – смертные сумели поддержать в тебе жизнь и доставить сюда, слава Саду.
