Пауза.
И я разглядываю собственные ногти. Потемнели. Стали плотнее… и камень неплохо пробивают.
— Он хотел, чтобы я принес клятву верности наследнику. Такой вот обычай… младшие сыновья… или не младшие, но просто те, кого сочли недостаточно сильными, чтобы наделить правом наследования, приносили клятву служить роду верой и правдой. Дед красиво говорил о моем долге, о том, что моему брату понадобятся мой ум и сила… убеждать он умел. А заодно добавил, что, откажись я от рода, и он откажется от меня.
— И ты согласился?
Дядюшка потер подбородок.
— Мне было пятнадцать. И меня, говоря по правде, изрядно напугала перспектива остаться одному… на улице…
А ведь с них бы сталось…
Интересно, дядюшка Мортимер клятву тоже приносил? И если так, то каким образом она согласуется с попытками избавиться от меня?
— Как оказалось, все было несколько сложнее… не служение, а в ряде случаев — полное и безоговорочное подчинение. И ряд запретов. К примеру, запрет жениться.
— Что?!
— Твой дед полагал, что я слишком юн и неопытен, а потому легко могу попасть в брачные сети. Там, глядишь, дети появятся, которые вполне способны унаследовать мой дар. А это создало бы прецедент и некоторые сложности… нет, мне было сказано, что, когда я стану старше, запрет снимут…
— Но не сняли?
— Ты была девочкой, а Франсин не могла больше иметь детей. И родись у меня мальчик…
— Случился бы прецедент.
— Именно.
— Я могу снять этот запрет? — Я поднялась, чувствуя, как закипает раздражение.
— Полагаю, да.
— И что именно нужно сделать?
Дядюшка задумался ненадолго.
— Отец просто озвучил приказ…
— Отлично. — Я закрыла глаза, пытаясь справиться с гневом. Нет, разумом я понимала многое, но… это неправильно. Она, та, которая пляшет над миром, превыше всего ценит свободу. Так как моя семья могла поступить подобным образом?
Знала ли я вообще свою семью?
— В таком случае, я отменяю этот запрет, — я подумала и добавила: — Я хочу, чтобы вы нашли подходящую женщину. Сделали ей предложение и пару-тройку детей. А еще я хочу, чтобы вы рассмотрели возможность принять титул.
А глаз-то дядюшкин дернулся. От счастья, не иначе.
— Мне он не нужен.
— Это только титул… на состояние не слишком рассчитывайте, разве что на пару-тройку фабрик, но они устарели и отчаянно нуждаются в переоборудовании, хотя доход приносят неплохой. Еще по майоратному праву вам положен дом, но полагаю, мы с вами договоримся миром…
Радость на дядюшкином лице была какой-то… нерадостной, напротив, примерещилась мне во взгляде тоска смертная. Ничего, это по первости, а там привыкнет, втянется… лет этак через пять-десять и удовольствие от дела получать начнет.
Я же получаю.
Вильгельм закашлялся и сиплым голосом произнес:
— А давайте все-таки к делам нашим перейдем… скорбным.
И дядюшка вздохнул. Встал. Заговорил.
ГЛАВА 46
Сложно, неимоверно сложно, осознать, что ты — лишь часть семейного имущества, и отнюдь не самая ценная. Вазы иные подороже будут, не говоря уже о манускриптах.
Сложно наступить на горло обиде. Решиться. И уйти.
Ему ведь не запрещали, верно? А если так, то и ошейник родовой клятвы, пусть и сидит хорошо, но не давит.
Ему было шестнадцать.
Две смены белья — школа приучила довольствоваться малым. Еще две — одежды, той, которая попроще, ибо по дедовому настоянию гардероб обновили. Ведь Вирхдаммтервег, сколь бы никчемен он ни был, не может ходить в обносках.
Башмаки. Куртка, позаимствованная у мальчишки-конюшего. Обошлась она в пару монет. Те самые монеты, полученные на карманные расходы. И отец никогда не был жаден, а Фердинанд не спешил тратиться, и удалось скопить почти две сотни марок. Настоящее богатство.
Шестнадцать лет — тот возраст, когда легко решиться на безумства. Уйти из дома. На прогулку, само собой. Он привык гулять подолгу и вообще был уверен, что искать раньше вечера не станут. Он оставил записку в комнате, на видном месте, надеясь, что ее хватит… ему ведь шестнадцать. По законам Империи он — личность совершеннолетняя, отдающая отчет в собственных поступках и способная нести ответственность за оные.
Главное было убраться подальше.
И спрятаться получше, потому что второй раз ему не позволят уйти. Как же… опора и надежда… а на самом деле счетовод, которого посадят за бухгалтерские книги, снимая с наследника тяжкое бремя финансовых забот. И не посмеешь отказаться.
Интересы собственные? В свободное время. Да и то…
Ему повезло. Добраться до станции и сесть на поезд в столицу. Доехать. Не попасть в руки мошенников и избежать вербовщиков, которые охотно рассказывали про моря и колонии, про прекрасную жизнь там, которая начнется вот сразу по окончании контракта. Всего-то пять лет в армии. Или три на море.
Зато и питанием обеспечат, и одеждой, и останется лишь малость — деньги копить на счету в банке… или молодой человек не верит? Ах верит, но иные планы имеет? Может, он передумает? В колониях до сих пор неспокойно, а где юноша столь доблестного вида может отличиться, как не на войне?
Или вот пусть выпьет. За здоровье. Чье? Не суть важно. Все пьют, или юноша боится…
Он не боялся, но был достаточно разумен, чтобы отказаться от посиделок с мрачноватым типом, явно вознамерившимся выполнить план по контрактам. И достаточно ловок, чтобы улизнуть в толпе. И везуч.
И вообще… он знал, к кому шел.
Мейстер Брюнц, которому он написал однажды, совершенно наугад, не зная, у кого еще спросить совета… и чудо, что письмо, подписанное просто «величайшему ученому современности», дошло по адресу. А еще чудо, что его прочли. И ответили. Переписка, завязавшаяся с мейстером, длилась два года.
Да, пришлось лгать. Представиться не учеником, но молодым наставником, которого несказанно увлек сложный мир математических исчислений…
Ему так не хватало кого-то, с кем можно было поговорить. А мейстер, похоже, тоже был одинок, иначе как объяснить, что в письмах нашлось место не для одних лишь формул.
А уж приглашение… Как было не воспользоваться шансом?
Письма Фердинанд забрал с собой, доказательством своей личности. И однажды дождливым осенним днем — осенью столица превращается в на редкость мерзкое место — постучал в дверь на Цветочной улочке.
Ему открыли.
— Мейстеру было сто девятнадцать лет. И первое, что он сделал, когда понял, кто я и чего хочу, поколотил меня зонтиком. За глупость. И сказал, что я не должен был рисковать… — Дядюшка усмехнулся. — Следовало написать ему, а уж он нашел бы способ решить проблему. Дорога же опасна…
