— Да нет… пускай уж… он в последние лет пять вообще редко спал больше часа… как не свихнулся, хрен его знает. Иди давай… сразу не скрутила и сейчас не тронет. Я даже обещаю вести себя прилично.
В закрытой части библиотеки было темно, прохладно, поскольку древние фолианты требуют особого обращения. Эта библиотека не отличалась размерами, напротив, всего-то пара шкафов из мореного дуба, стол да стул. Чернильница. Перья. Запас бумаги. Пара тетрадей, сшитых суровой ниткой. Воск и печать.
Мрачноватое местечко.
Я сняла первую книгу.
…Описание земель чужедальних и верований их языческих, сотворенное монахом монастыря Святого Августина в году тысяча пятьсот сорок пятом от Рождества Христова.
Темная обложка, свинцовые накладки, которые выглядят скорее оковами. Почерк мелкий и местами неровный, хотя книгу явно отдавали на переписку. И не тогда ли началось все…
Главное, уцелела лишь пара ее экземпляров, и своим Инквизиция точно не поделится.
Монах был предвзят и уверен, что все боги чужого мира — суть порождения Тьмы, с которыми надлежит бороться огнем и мечом. А заодно уж через строку призывал Святой престол совершить крестовый поход по проклятым землям, выкорчевывая диявольское семя одаренных.
Их он именовал посланцами Диавола. Но, следовало признать, что, несмотря на шелуху религиозных сомнений, он был изрядно дотошен во всем, что касалось описаний.
Вот дети Целительницы, богини, что рядится в алые нарядные одежды. В руках ее — священный лотос, возникший из слезы. Сердце богини мягко и полно сочувствия, а посвященные ей не только не проливают кровь существ разумных, но даже мяса не едят. Зато сила, им дарованная, такова, что одним прикосновением своим они способны излечить многие болезни.
Вот посвященные Огненному. Он дотошно описал танцы их и жертвоприношения, в котором священному огню скармливались плоды земли и вод…
И тихое поклонение той, кого именуют хозяйкой разума. Ее сила передается лишь избранным, тем, кто не смеет смешивать кровь свою с кровью иных каст. Ее храмы закрыты, а обряды подернуты флером чужих фантазий.
Сомневаюсь, чтобы эта богиня нуждалась в сушеных крысах. И жабьи ноги ей зачем?
Она присутствует в нашем мире, привечая тех, кого сжирает жажда знаний. И пусть храмы ее открыты ныне для всех, но отмечает богиня лишь избранных. Те же, кто отмечен печатью ее, теряют интерес ко всему, что происходит в мире…
Бабушка говорила, что они опасны, ибо разум в чистом виде далек от такой иррациональной глупости, как мораль. Совесть же ему вовсе не ведома… существует лишь целесообразность.
Все не то. Не так. Девять культов, каждому из которых посвящена глава… и десятая, отведенная под ритуалы кровавые.
Здесь я их и нашла.
Когда готова была уже закрыть книгу, поскольку мало того что монах изволил подробнейшим образом описать некоторые обряды, так порой он и зарисовывал. А зрелище человека, из разрезанного брюха которого вытягивали кишки, не совсем то, что подходит для юной леди. Или вот сожжение. Или…
Я пробежалась по строкам. Хмыкнула и закрыла книгу. Конечно, выносить их из библиотеки не рекомендовалось, но… если ненадолго… и немного… иначе мы здесь несколько дней просидим. И я решительно сняла еще несколько томов.
…Откровения безумия, написанные моим предком, пережившим смуту. Краткий справочник запретных ритуалов, судя по толщине, краткостью грешивший. Книгу крови. И еще одну, даже книгой не являвшуюся. Сшитые наспех листы, завернутые в кусок кожи. Но знак моей богини вспыхнул, стоило прикоснуться к ней, а к подобным рекомендациям я прислушивалась. Поэтому, повинуясь ощущениям своим, сняла с полки еще один фолиант.
А кожа явно человеческая. И темные веревки, перетягивающие книгу, будто кто-то опасался, что она возьмет и откроется, выглядели весьма внушительно. Но больше ни знаков, ни… Разве что острые бронзовые уголки. И полустертый отпечаток детской ладони. В классификаторе книга значилась, как «Отворение врат» неизвестного автора, и рядом стояла характерная пометка, что трогать ее не стоит. Но вот…
Ко мне она ластилась, звала, обещала помочь. А я… я всего-навсего слабая женщина, поэтому, подняв башню из книг, решительно двинулась к выходу из библиотеки. Книга была нужна. Чую это… Но ее нужность не умаляла ее опасности.
— Уже? — Вильгельм проворно отскочил от статуи и руки за спину спрятал. Все-таки время здесь действительно течет иначе. — Я просто посмотреть хотел… поближе… и вообще…
— Ага, — я протянула ему книги. — Нам пора.
— А…
— Придется будить или оставить. Понимаешь…
Сложно объяснить, но это место устало. Оно ценило тишину, которую мы нарушили. Да и… просьбы были исполнены, а дела сделаны. Мы же давно вышли из того возраста, когда могли претендовать на то, чтобы пользоваться убежищем просто так.
— Да чувствую, — он зябко повел плечами. И книги взял-таки. Присмотрелся. Вздохнул. — А ты знаешь, я обязан их изъять и сжечь.
— Обойдешься.
Даром, что ли, род мой принес присягу? Должны же быть у спасителей королевства и верных слуг его императорского величества свои привилегии.
— У нас разрешение есть… бессрочное.
И выданное, к слову, не только имперской канцелярией, но и неким орденом, который только-только входил в силу и искал поддержки.
— Хорошо… наверное. Тяжелые, мать его… буди уже красавца… а то ощущение, что с меня вот-вот шкуру снимут.
ГЛАВА 30
Спускались мы куда дольше, чем поднимались.
И уже внизу Диттер, разбуженный весьма недружеским тычком в ребра, поинтересовался:
— Что случилось?
— Продали тебя… — буркнул Вильгельм, пытаясь удержать стопку книг. Нет, я могла бы взять одну… или две… или даже три, но мне нравилось смотреть, как он пыхтит, сопит и бросает косые взгляды, не решаясь меж тем попросить о помощи.
А на Диттера, который сунулся было к книгам, рыкнул так, что и я вздрогнула.
Хочет сам? Пускай. Не в моих привычках препятствовать чужим подвигам.
— Хорошую цену взяли?
— За тебя? Не смеши… — На лестницу, которая поднималась в подвалы, Вильгельм смотрел как на кровного врага.
— Она даст тебе отсрочку. До конца этого дела.
Он имел право знать, и Вильгельм с этим был согласен, но место, время и душевное состояние его не способствовали приросту любви к ближним. Вообще из него отличный темный вышел бы…
— Но потом, — я облизала губу. — Боюсь, тебе станет… совсем плохо.
— Ага…
Предупреждение, кажется, не слишком его впечатлило.
— Отсрочка… это хорошо… это… замечательно.
— А что потом сдохнешь, не пугает? — поинтересовался Вильгельм. И Диттер махнул:
