Нам подали чай, здорово попахивающий сеном, — явно не из хозяйских запасов — и к нему слегка обветренные сэндвичи.
Ведьма. Что с нее взять.
— Вам хоть штраф дали? — поинтересовался Диттер.
— А то… конечно… куда ж без штрафа, — ведьма хихикнула и, указав на дверь, велела: — Сгинь. И скажи кухарке, что, если опять мясо передержит, уволю к бездне… с прислугой только так и надобно… Так что вас привело в мой дом?
— Сплетни, — я чай пригубила.
Без отравы? Уже хорошо… нет, я не думала, что ведьма нас всерьез отравит, но какой-нибудь особой гадости с нее бы сталось подсыпать.
— Скажите, вы знаете, что произошло с Биртхольдерами?
Знает. Ишь глаза прикрыла, пряча блеск. И знание это не продаст… она торговка, а нам нужен ее товар, и значит, ждет нас торг мучительный…
— Думаешь, мальчика убрали, как глупышку Норму?
Диттер вздрагивает.
А что он ждал? В нашем захолустье волей-неволей учишься связывать более-менее значимые события воедино.
— Быть может, быть может… та потаскушка не слишком радовалась, что Биртхольдер-младший был назначен опекуном. Порывалась судиться, но ей быстренько объяснили, что вполне может на встречный иск нарваться. Завещание — дело такое… а если бы Адлар твой не страдал излишней порядочностью, а додумался бы проверить кровь… многое было бы интересно.
— Что именно? — холодно поинтересовался Диттер.
— Твой мальчик еще дуется? Скажи, что жизни ему не так много отмерено, чтобы тратить время на подобные глупости… я свое получу от сил, которые куда повыше недоучки-инквизитора.
— Почему это я недоучка?
— Доучка, доучка… — вдова Биттершнильц махнула рукой и погладила спящую собачонку, чьи огромные уши вяло шевелились, выдавая, что животное в принципе живо.
— Полагаете, ребенок не от Биртхольдера? — Чай оказался не столь отвратителен, как это представлялось вначале. Да, запах сена наличествовал, но был он каким-то… мягким? Сглаженным.
— Не скажу точно, но… деточка, когда человек в его возрасте заводит себе игрушку, а та вдруг беременеет, у любого мало-мальски здравомыслящего человека возникают подозрения. Во-первых, кроме Адлара у него детишек не было, хотя на недостаток внимания его супруга не жаловалась и сборов особых не заказывала. Да и прежние пассии как-то не спешили радовать старикашку… всем известно, что он помешан был на мысли о возрождении рода… былое могущество и все такое…
Старуха спихнула псинку с колен, и та шмякнулась, перевернулась на другой бок и подтянула лысые лапки под лысое же тельце.
— На редкость незлобливая скотина, — с сожалением произнесла вдова, переступая через собачонку. — Думала выкинуть, но жалко…
— А людей нет?
— А чего людей жалеть? Сами глупости творят. Идем… прогуляемся, а то спина болит уже сидеть… Что смотришь, думаешь, раз ведьма, то спина болеть не может? И припарки не помогают, и притирки… недолго мне осталось, да… так вот, откуда Биртхольдер эту потаскушку выкопал, никто не знает… про ту его квартирку давно жене известно было, что он девок держит, так у всех свои игрушки… она не мешалась в его жизнь, он не лез к ней.
Счастливый брак, если подумать. В ведьминском понимании.
— Руку подай даме… чему вас там учат? И не дрожи, как та псинка, не прокляну…
— Я не дрожу.
— Знобит, стало быть? У богов свои игры… боль она забрала, а вот болезнь, та осталась… как срок придет — готовься. Хочешь, яду подарю? У меня есть хороший, уснешь и не заметишь.
Щедрое, к слову, предложение.
Но и у меня отрава имелась неплохого качества. Надо будет сказать Диттеру, а то ведь права старая ведьма: выйдет срок и навалится: ничего не бывает просто так, даже божественные дары.
— Так вот… он на развод подать пытался, когда стало известно, что его шлюшка в положении… будто с ума сошел. Ко мне Биттерхольд приходила… разумная женщина… просила глянуть, нет ли приворота. Я ей сказала, что приворота нет, есть лишь врожденная дурость, а это зельями не исправишь.
Она шла, подволакивая левую ногу, тяжело впечатывая трость в плиты, и глухие удары ее разносились по коридору.
Кто там?
Ведьма… ведьма… ведьма… Дом шептал, раскрывая одну дверь за другой. Вереница комнат, одинаково пустых и безликих, уже давших пристанище теням.
— Я вот думаю… может, продать дом? К чему мне? Так вот… развод она ему дала… не просто так, само собою, за немалую долю в общих делах… и с условием, что сыночка законного он не обидит. Старшенького. Потому как бестолочь эта на шлюшке своей мигом женилась, и стало быть, младшенький тоже законным числился.
Интересно. Этого я не знала и, подозреваю, не знали очень и очень многие. Развод в обществе не то чтобы запрещен, скорее уж не принято здесь разводиться, и новость в одночасье облетела бы городок. Значит, дело решили тихо, и сто ило это изрядно денег.
Как и вторая женитьба.
Все ж, полагаю, не до конца утратил герр Биттерхольд разум, если не устроил пышную свадьбу…
— Так вот, ребенок-то народился, да… а старик отправился к предкам, за деяния свои отчет держать, — фрау Биттершнильц остановилась у дверей, которые вывели на застекленную террасу. — Дождь… ненавижу здешнюю зиму… уехать бы… чтоб солнце и море, так нет, не отпустит треклятый город… и тебя не отпустит, девочка, и дружка твоего уже прибрал, хотя он и не понимает. Слышишь, шепчется? После того как завещание огласили, многие были… удивлены. Пошептались, конечно, но мертвых обговаривать интересу нет. Шлюшка-то живо себя хозяйкой поставить попыталась, только у Адлара еще тот характер. И маменькины обиды он близехонько к сердцу принял… содержание определил да из дому выставил. Аккурат в ту квартирку, которая ей по завещанию отошла. Брату же своему нянек нанял…
Полагаю, молодая вдова не слишком обрадовалась.
Надеялась получить доступ к семейному состоянию? А вместо этого оказалась в старой квартире с не самым большим, полагаю, содержанием? И с перспективой остаток жизни провести в… даже не знаю, как словами описать-то. Главное, наверняка ее это вывело…
— Ругалась, да… только старик в завещании четко упомянул, кому и чего полагается… идиот.
Дождь лил. Рисовал на стекле узоры, грязные, серые, как чужие секреты, будто намекал, что известно ему куда больше, нежели старухе, чьи дни по сути сочтены, а единственное развлечение — сбор сплетен — давно уже не спасает ее от душевной тоски.
И она стояла. Шевелились губы, будто вдова разговаривала с кем-то, кого видела лишь она. А мы не вмешивались: в подобные беседы влезать себе дороже.
Итак, Адлар, в отличие от папеньки завещанием не озаботился, что при толике изворотливости и определенной сумме, осевшей в нужном кармане, могло решить дело в пользу несчастной матери.
