— Я же сказала, пообщаться… пошепчемся о своем, о женском…
А волосы собраны в высокую прическу, украшенную полудюжиной алмазных заколок. Я подошла и вытащила одну.
— И оно того стоило?
Камушек поблескивал.
— Я… я не понимаю…
— Состояние… Адлар умер. Ты получила право распоряжаться наследством. И что, стала счастливей?
Всхлип.
— Вы… меня убьете? — и произнесено это было с немалой надеждой.
— Не дождешься, — не хватало мне еще чужим ожиданиям соответствовать. — Так скажи, чья это была идея, изба виться от Адлара?
— Я… я…
А глазки-то бегают…
— Ты ведь не станешь врать мне, — я заглянула в глаза. — И тогда… быть может… мы с тобой подумаем, что для тебя можно сделать…
— Что?
— Не знаю, — я облизалась. — Но… если нет, я просто уйду. А завтра приду снова… и снова… и буду приходить, смотреть, что он с тобой делает… и пожалуй, даже получать от этого удовольствие.
— Ты чудовище!
Ага, а она, значит, овечка белая беззащитная…
— Не преувеличивай. — Я потрепала новую хозяйку старого дома по щеке. Здоровой. — Это не я нашла способ воздействовать на старика… Без зелий ведь не обошлось?
По глазам вижу, было дело.
— Он, несмотря на всю любовь, не развелся бы с женой… а вот хорошее зелье… воздействие на разум… где взяла?
— Ганс принес.
— Кто такой Ганс?
По тому, как она затряслась, я поняла — тот, кто поставил эту красавицу на табуретку. Что ж… Ганс так Ганс, мне безразлично, кому шею свернуть.
— Он все придумал? — Женщина молчала, и я решила немного помочь. — Зелье нашел… кандидатуру подходящую. Все знали, что старик испытывал некоторую слабость к молоденьким девочкам… Как он тебя нашел?
— Ганс… устроил… горничной.
Горничной? Какая невыразимая пошлость. Хуже, наверное, только с конюхом романы крутить. Впрочем, конюхов — ужасная примета времени — почти и не осталось.
— Умничка… видишь, у нас все получается… значит, горничной… а зелье когда подлила? Сразу?
Она мотнула головой.
— Сперва хватило молодости?
Кивок.
До чего же сложно разговаривать с людьми.
— Я… я сперва не соглашалась… это его… его…
— Раззадорило?
Мужчины, даже вполне благоразумные, каковым мне представлялся старик Биртхольдер, весьма предсказуемы. Сделай вид, что убегаешь, и моментально бросятся вдогонку. Как собаки за почтальоном, право слово…
— Он… он снял квартиру… сказал, что подарит, если я… если проявлю благоразумие… и… не получалось забеременеть. Ганс принес зелье… и получилось.
— От кого?
— От… господина Биртхольдера. Ганс меня… мы вместе не… он сказал, что могут проверить, чей ребенок, и тогда… тогда…
Ее голос звучал все тише и тише, и мне пришлось ущипнуть эту красавицу, добавляя бодрости. А то этак я до утра ничего не узнаю. Хотя… если план был с самого начала разработан, то выяснять особо нечего. Разве что узнать, кто продал Гансу такие замечательные зелья.
— Я забеременела… и он сказал, что женится… развод… потом… потом мы жили… Ганс сказал, что я должна… что старик… он нам мешает. Я любила Ганса!
— Любила?
— Я… я люблю, — это было сказано неуверенно, с разумной опаской.
— Любишь, любишь, — успокоила я ее, потрепав по щечке. — Да слезь ты с этой табуретки…
— Нельзя. Он… узнает.
Да? Интересно, как? Сигналок я не ощутила, хотя… я присмотрелась именно к табуретке. Надо же, какое интересное плетение… Этот Ганс маг? Или просто по случаю пришлось? Ах ты… пока красавица стоит, плетение дремлет, но стоит ей соступить, как оно очнется.
— Тогда стой, — разрешила я. — Ганс решил, что старик зажился на свете?
— Я… это не я! Я тогда… он заботился обо мне… и мальчика любил… и нам было хорошо…
Охотно верю, но кому-то это хорошо пришлось не по нраву.
— Ганс… это Ганс… он служил при доме… велел его устроить… я… не знала, что он… он дал господину Биртхольдеру, и тому стало плохо… сердце…
Ага, герою-любовнику надоела служба и захотелось из шофера стать хозяином. Желание вполне понятное, как по мне, но вот методы, которые он выбрал, в душе моей не находят отклика.
— И потом завещание… Ганс так разозлился. Сказал, что я виновата… плохо работала…
Дверь открылась.
И на пороге появился человек, который, надо полагать, и являлся вышеупомянутым Гансом. Был он высок. Строен.
Красив той разбойничьей опасной красотой, которая хороша лишь в девичьих романах. Острые черты лица были несколько дисгармоничны. Мешки под глазами. Желтоватый оттенок кожи, залысины… нынешний образ жизни явно не прибавлял Гансу здоровья.
— Что здесь происходит?
Какой невероятно банальный вопрос.
— Беседа, — сказала я, широко улыбнувшись.
И дверь заперла. Заклятьем.
Дом отозвался на него с охотой: старый, он обладал собственным чувством справедливости.
— Кто ты… такая? — Ганс прищурился.
А он еще и подслеповат, но очки не носит, надо полагать, исключительно, чтобы из образа не выпадать. Челку отбросил картинным жестом. Губы скривил.
— Знакомая Адлара…
Ага… не маг, но вот амулетов на нем целая связка. И защита от проклятий вполне приличная. И атакующий контур. И щит от ментального воздействия… целительский. Укрепляющий… на одной магии долго не протянешь, ко всему, подозреваю, Ганс не имел понятия, что светлые амулеты с темными не слишком то уживаются. Некоторые почти разрядились.
— Это частный дом.
— Так я с частным визитом, — я позволила ему схватить меня и даже руку заломить. Ойкнула, поинтересовалась кокетливо. — Что вы делаете?
— Что ты этой сучке сказала?
Женщина на табурете мелко затряслась.
— Правду, — ответила я, — и ничего кроме правды.
И руку вывернула. Свою. А затем и его. Перехватила за шею. Нажала слегка, позволяя почувствовать собственную силу.
— А теперь, раз уж и ты здесь, мы и с тобой беседу продолжим… Ты ведь знаешь больше, чем она, верно? Кто она? Просто инструмент, от которого ты пока избавиться не можешь… не можешь ведь? Правильно, третья смерть в одной семье слишком подозрительна…
Он дергался. Ерзал. Пыхтел. И матерился. Жизненно так. С фантазией. А главное, искренне… люблю искренность.
Я слегка подтолкнула Ганса к книжному шкафу и ткнула лбом о полку.
