С годами переосмысливаешь многое, в том числе и книги. Некогда для меня было откровением, когда я читал книгу Сергея Лукьяненко, в которой он великолепно показал НАСТОЯЩИЙ «Мир полдня». Мастерски, великолепно показал, так, что мороз по коже пошел. Интернаты для детей, которых Наставники заставляют делать то, учиться тому, что они, Наставники, считают нужным. И не важно, что у ребенка нет выбора, что он страдает и психика его может сломаться. Это ОБЩЕСТВУ нужно, и потому маленький человечек должен быть растоптан. Он ничего не значит. Муравейник – все, человек – ничто. И этот мир страшен. Нечеловечен.
На самом же деле это сублимация коммунистических идей. Увы, нежизнеспособных. Эдакий «город Солнца» на современный манер.
И мне стало горько – ведь мы выросли на всем этом! Это Я – Румата, который освобождает народ, угнетенный злой недемократичной властью! Это все МЫ! Были. А теперь такими себя считают штатовцы. И ощущение, будто они взяли книгу Стругацких как инструкцию к действию. Увы.
Закончив «кляузу» на злых предателей, я снова занялся написанием книги – второй книги из серии про Найденыша. Что-то не припомню, чтобы в советское время фантасты делали серии из трех-шести книг. Буду первым! Народ любит серии, и он получит серию!
***
После того как с Зинаидой Михайловной случился тот казус с оргазмом в больнице, она дала себе зарок не думать о Михаиле. Не думать, да и все тут!
Вот только забыла старую притчу о желтой обезьяне. Это когда Ходжа Насреддин лечил одного жадного ростовщика и велел во время лечения его многочисленной и не менее жадной родне не думать о желтой, противной обезьяне, о ее красной заднице, об ее ужимках и прыжках, о тонком, противном хвосте, которым она цепляется за ветки и скачет по ним, как демон! Не думать о ней, иначе лечение не получится!
Ну и само собой – ничего не получилось, и Насреддин обвинил в этом родню ростовщика, которая так и не смогла не думать об обезьяне, а сам ушел, слушая, как они поносят друг друга, виня в том, что именно тот (или та), и никто иной виноваты в случившейся неприятности.
Вот и Зинаида – чем больше она пыталась не думать о Михаиле, чем больше старалась выбросить его из головы, тем крепче он в ней держался, усевшись в душу своим мускулистым задом, на котором, как она видела, не было и жиринки. А мышцы так и ходили, так и перекатывались… мм…
Она подглядывала за ним, когда Михаил занимался с гирями, отжимался и просто сидел за столом и печатал, раздевшись по пояс (жарко!). Потом она ложилась в постель и представляла, что это руки Михаила ее ласкают, и засыпала, обняв подушку, будто это был ее, такой желанный, мужчина!
Зинаида сходила с ума и понимала это. Лекарство было только одно – убраться подальше и не видеть этого мужчину – никогда больше. Только вот не была уверена, что не побежит за ним и на край света.
Впрочем, было и второе лекарство… нет, не алкоголь. Если бы она выпила хоть глоток спиртного, у нее точно бы «сорвало крышу», и тогда… Спиртное растормаживает сознание, и то, что ты не сделаешь в трезвом виде, пьяному кажется не только приемлемым, но и в ранге положенности. Особенно если ты уже давно совсем не пьешь.
После войны Зинаида заставила себя полностью отказаться от спиртного. Слишком уж пристрастилась. Спирт есть всегда, и опасность есть всегда – как расслабиться после тяжелого дня? Как снять напряжение? Спирт, сон и мужчина…
Отказаться от спиртного было очень трудно. Но она это сделала. Отказаться от мужчин – еще труднее. Но и тут она переломила себя, тем более что с годами сексуальное желание слегка приутихло. Но теперь… нечто странное. Гормональный всплеск? Вероятно, да. Как там сказано в народе? «Сорок пять – баба ягодка опять!» Ей не сорок пять, однако… все так и есть. Бабье лето, да. Это оно. Гормоны, черт их подери! Бунтуют! А Михаил – катализатор процесса.
Дней десять она ходила сама не своя – внешне все как обычно, они с Михаилом общались, разговаривали обо всем на свете, строили планы, и никто, в том числе и Михаил, не мог почувствовать неутолимого огня, который сжигал ее изнутри. Она даже похудела, что Михаил тут же заметил, сказав, что Зинаида стала еще интересней, стройней, стала похожа на тургеневскую барышню. Ну вот так он представляет себе тургеневских барышень!
Кстати сказать, она восстановила естественный цвет волос – светло-каштановый, почти русый, и, как сказал Миша, теперь выглядела в точности как голливудская звезда будущего. Но только без кудряшек. «Но это ничего, что нет кудряшек! Ты знаешь, что такое самурай без меча? Это все равно, что самурай с мечом – только без меча! Ха-ха-ха!» – Миша иногда выдавал такие странные фразы, которые Зинаида с трудом понимала. И ничего смешного в них как-то и не видела. Возможно ли, чтобы за эти сорок с лишним лет и юмор изменился? Или это у Миши такой специфический юмор?
Первое время она очень стеснялась того, что у нее живет мужчина – чужой мужчина. Теперь, чтобы вывесить сушить трусики и лифчики, ей надо было придумать, куда их пристроить, – например, теперь можно было развесить только у себя в комнате. И так она и мучилась бы, развешивая белье по стульям и табуретам, если б Михаил, случайно обнаруживший такое вот дело, напрямую ей не сказал: «Какого черта?! Ты чего?! Я что, женских трусов с лифчиками не видал?! Ты чего от меня их прячешь? И кстати – у тебя очень красивые трусики и лифчики, завлекательные! Особенно вот эти узенькие, бикини! Мне всегда нравились бикини!»
После этого Зинаида успокоилась и стала воспринимать ситуацию философски – и правда, какого черта? Что он, за почти пятьдесят лет своей жизни женских трусов не видал или голых женщин?
На одиннадцатую ночь после того, как Михаил увидел ее полностью обнаженной, Зинаиде приснился кошмар. Снилось ей, что она идет через поле – гладкое такое, как футбольное, покрытое зеленой травкой. Кожу обжигают лучи солнца, а сама она – голенькая, ну как будто приготовилась лечь в ванну!
И вдруг – позади слышится вой. Дикий такой, утробный – вой!
Волки. Бегут волки! Огромные, целая стая!
Зина пытается бежать, но ее ноги прилипают к земле, еле двигаются, увязают в ставшей липкой цеплючей траве. Зина все-таки вырывает из травы свои босые ноги и бежит – все быстрее, быстрее, быстрее!
А волки все ближе! А волки клацают зубами, того и гляди вырвут кусок задницы!
И мысль бьется в голове: «Они меня изуродуют! И я даже сидеть на заднице не смогу! И Миша меня не полюбит. Он должен меня спасти! Обязательно спасет!»
И Зинаида кричит – громко, во всю мощь, насколько может – чтобы перекричать вой зверюг, чтобы Миша услышал, пришел, спас: «Миша! Миша-а-а!»
Проснулась она от того, что кто-то ее тряс. Открыла глаза – задыхаясь, в испарине, оплетенная скомкавшейся в жгут простыней, – это был Миша. Он стоял над ней, гладил ее по голове и приговаривал:
– Ну, ты чего… все хорошо… все будет хорошо! Это просто сон!
– Мне приснилось, что меня настигают волки! – не выдержала Зинаида, тяжело дыша и мотая головой из стороны в сторону. – Ты не представляешь, как это было страшно! Глаза горят! Лапы с кривыми когтями! Ужас! Они хотели меня загрызть!
