«А они хоть понимают, что что-то случилось?»
Он сидел на вилле Эйр-Бел с художниками и радикалами, писателями, так называемыми философами, которых американцы, чье сердце обливалось кровью, хотели вывезти из Франции. «Что я здесь вообще делаю?» Он в отчаянии посмотрел на свою еду.
– Иностранцам нужно постоянно носить при себе семь листов бумаги, – тем временем говорила Мэри Джейн Голд.
Почему она так на него смотрит? Он что, дал ей повод это сказать? Джек потерял счет времени.
– Да что вы говорите, – проговорил он. – Какое безумие.
– Вариан говорит, вы ученый.
– Да. Я работаю с… – Он взмахнул рукой, что-то рисуя в воздухе. – С ракетами.
«Я делаю бомбы, которые летают на греческом, мать его, огне. И вы меня за это поблагодарите».
– А вы знаете, что наши гости создали колоду карт? – спросила Мириам.
– Об этом я не знал.
– Да, – сказала Ламба и рассмеялась. – Мы с вами поиграем.
Оказавшись в ловушке в своей марсельской глубинке, этом преддверии ссылки, сюрреалисты устроили картографический бунт – нарисовали колоду с совершенно новыми мастями. Черные звезды символизировали сновидения; черные замки и замочные скважины – знание; красное пламя – желание и колеса – революцию. На лицевой стороне каждой карты они запечатлели тех, кого любили: де Сада, Алису, Бодлера, Гегеля, Лотреамона.
– Идут разговоры о том, чтобы в конце концов их напечатать, – с усилием произнес Фрай.
– Игра – это сопротивление, – сказала Ламба с сильным акцентом.
«Так вот как вы бунтуете? – Парсонс понял, что отвращение читается по его лицу. В городе, полном гестапо, доносчиков, фашистов, бойцов… – И это все?»
Бретон наконец-то взглянул на него, с вызовом.
– Я видела в городе двух мальчиков, – говорила кому-то Мириам. – Каждый нес на спине по две скрещенные удочки. Понимаете? Deux Gaulles
[26] – это каламбур, де Голль. Они заявляют о своем несогласии.
«Заберите меня отсюда», – подумал Парсонс.
– Что именно привело вас к нам, мистер Парсонс? – сварливо спросила Мэри Джейн. – Вы выбрали очень странное время для путешествий.
Парсонс не мог уследить за всеми гостями вечеринки, хотя их имена, опыт и философские позиции объявляли ему в манере, которая казалась издевательской.
Когда чуть позже появился худощавый молодой человек с жестким лицом, Мэри Джейн вскрикнула от радости и поспешила к нему. Мириам собралась было встать, устремив в спину подруге сердитый взгляд, но Вариан Фрай, хоть он и нахмурился при виде вновь прибывшего, положил ладонь поверх ее руки, удерживая женщину на месте.
Раймон Куро, рука об руку с Мэри Джейн, окинул комнату медленным взглядом. Бретон поджал губы и отвернулся.
– Я сказал Андре, что вы спрашивали про Итель Кохун, – раздался голос Фрая. Имя привлекло его внимание. Бретон, на миг сосредоточившись на американце, кивал ему. Он заговорил, и Фрай перевел: – Она приходила навестить его некоторое время назад. Вот почему он поместил ее работу в этот маленький том.
«Вот и все. Эти люди – ничто, – подумал Парсонс. – Ничто».
– Это плохо для нас, – сказал ему фон Карман, имея в виду свою семью и всех европейских евреев. – Мой прапра-сколько-то-там-раз-прадедушка был рабби Лев. Знаешь, кто такой рабби Лев, Джек? Из Праги. Он создал гигантского глиняного человека и придумал, как оживить его, чтобы обезопасить евреев. Знаешь, кем он после этого стал? Первым математиком.
Фон Карману нравилась эта шутка. Он часто ее повторял. Джеку она тоже нравилась, но по другой причине. Фон Карман был прав: сотворить жизнь – значит произнести «алеф»
[27] в тишине, прибавить единицу к нулю. Джек прочитал все, что смог найти о Леве, об усилиях и победах этого набожного человека.
Пока ракеты рисовали в небесах радуги, падая во власти гравитации
[28], пока воображение рисовало ослепительные вспышки пламени, которые он пошлет нацистам, Парсонс с изнурительным усердием и тщательностью разрабатывал арифметику вызова, алгебру ритуала. Ведьмовской план.
«Я поеду в Прагу, – решил он наконец. Он проверил свои доказательства. – Я инженер: я сделаю двигатель. Я произведу расчеты на территории гетто. Я верну этого голема».
У него получится. Он жаждал увидеть фигуру, которая будет широко шагать и своими глиняными руками рубить штурмовиков, очищая город. Это бы изменило ход войны. «К черту все, – подумал он. – Я сделаю это ради Тео».
И теперь он оказался во Франции, в ловушке войны и демонической науки. В комнате, где Фрай поселил его, прежде чем уйти, Джек Парсонс распаковал свой кустарный двигатель, задуманный с целью воплотить расчеты в реальность, раздвинуть грани мира. Батареи; датчики; счеты; провода и цепи; транзисторы.
Кохун – та, о ком так пылко рассказывал Кроули, та, кто работала с Бретоном, – она должна быть ключом ко всему этому, верно?
Впрочем, если оглядеться по сторонам, если взглянуть на эту нелепую комнату в жестоком городе на перепутье, то станет ясно: Джека окружают всего лишь хлыщи и художники. И он впустую потратил на них свое время.
Глава пятая
1950
Тибо всегда произносил «Fall Rot» на английском языке: предписание; два глагола, или существительное и глагол; сезонный распад.
– План «Рот», то есть «красный план», – говорит Сэм. – Это по-немецки. Мне кажется, за ним стоит что-то серьезное. – Она пристально наблюдает за партизаном. – И ты о нем слышал.
Основанная на слухах экономика Парижа устроена так, что партизаны всегда прислушиваются к историям о своих врагах. Их интересуют любые упоминания о Руди де Мероде, Бруннере, Геббельсе и Гиммлере, Уильяме Джойсе, Ребате или самом Гитлере. Мифы, шпионские сведения, всякая ахинея.
– Что ты знаешь про человека по фамилии Герхард? – спрашивает Тибо. Он слышал эту фамилию один-единственный раз – умирающая прошептала ее ему на ухо.
– Вольфганг Герхард, – медленно произносит Сэм. – Ничего. Но я о нем слышала. Дезертир из Вермахта продал мне это имя на границе. Он сказал, оно всплывает тут и там в разговорах. Вместе с Планом «Рот». Про него я на тот момент уже слышала от человека из Севастополя. Теперь там плохое место. Полное демонов.
Сэм странно улыбается, потом продолжает:
