Женщина вздыхает с облегчением.
– Если бы ты это сломал, разбудил бы во мне зверя.
Она надевает на шею ремешок от камеры и счищает грязь с большой кожаной тетради. Протягивает руку.
– Я здесь не для того, чтобы воровать. Я здесь, чтобы все это запечатлеть.
После того как погибли родители, но прежде чем он отыскал тех, кому предстояло стать его товарищами, Тибо – ему еще не исполнилось шестнадцать – довольно долго прятался и бродяжничал. Добравшись до края старого города, он подыскал убежище, из которого было видно, как толпы перепуганных граждан, оказавшихся в ловушке, бегут и кидаются на баррикады, возведенные по периметру зоны взрыва, а из-за них нацистские солдаты ведут беспощадную стрельбу, убивая гражданских, пока те не поняли, что выхода нет. В первые дни некоторые немецкие солдаты также бежали к позициям соотечественников, размахивая руками и крича, чтобы их выпустили из западни. Но их тоже расстреливали, если они подходили слишком близко. Офицерам и бойцам, которые это увидели и отступили, через громкоговорители приказали оставаться в радиусе поражения и ждать указаний.
Он отступил в небезопасный Париж. Там Тибо спал, где мог, охотился за едой, вытирал слезы и прятался от ужасных существ. Он все-таки несколько раз подкрадывался к границе, пытался найти выход, но многочисленные попытки не увенчались успехом. Город был надежно запечатан.
Наконец однажды ночью, под проливным дождем, укрывшись в развалинах табачного киоска и вяло перебирая свои пожитки, он нашел в своем ранце последнюю стопку брошюр и книг, которые получил в день взрыва. Тибо перерезал шнур, которым они все еще были связаны.
«Géographie nocturne»
[10], брошюра стихов. Периодический журнал «La Main à plume»
[11]. Сюрреализм застрявших в оккупированном городе. Все это было написано в пику захватчикам, во время оккупации. Он уже знал эти имена: Шабрюн, Патен, Дотремон. Дождь рисовал на окне ночную географию.
«Спящие, – прочитал Тибо, – труженики и соратники в том, что происходит во Вселенной».
Он открыл вторую брошюру на «État de présence» Шабрюна. Выступление в защиту поэзии, антифашистская ярость… Заявление о намерении хранить верность своим идеалам, которое много позже Тибо прочитает вербовщикам «Руки с пером», чтобы пройти вступительное испытание. Сюрреалистическое состояние присутствия
[12]. Он перелистнул несколько страниц, и оказалось, что первые прочитанные им слова почти что последние во всем документе.
«Нам надо уйти? Остаться? Если можешь остаться – оставайся…»
Тибо опять затрясся, но не от холода.
«Мы остаемся».
Глава вторая
1941
На площади Феликса Баре появился мужчина в шляпе-хомбурге. Он все еще не привык к качеству шума: нормирование бензина вынуждало все новых владельцев автомобилей воздерживаться от выездов, и потому в этом современном городе раздавался только шум тележных колес и цокот копыт.
Город-порт, средоточие кипучей преступной деятельности, обитель изгнанников, сгусток беженцев, выдоенный досуха и избитый. 1941 год, «Франция для французов».
Вариан Фрай, мужчина тридцати четырех лет, худой, с плотно сжатыми от внимания и сосредоточенности губами, выглядел тем, кем был на самом деле: человеком, который кое-что знал. Он прищурился на очередь у дверей конторы. Он уже привык к ужасной надежде, которая овладела этими толпами.
Переулки шумели, бары были достаточно полны. Люди орали на множестве языков. Горы по-прежнему наблюдали за происходящим, а поздняя весна радовала теплом. На расстоянии нескольких кварталов колыхалось море. «Мне бы посидеть на набережной, – подумал Фрай. – Разуться, закатать брючины». Можно еще побросать камешки в маленькие волны, чтобы распугать рыбу. «Я непременно должен спихнуть туфли в воду».
Он видел повсюду людей, которые торговали визами, информацией, ложью. Марсель наполнился до краев.
На дверях булочной висел широко распространенный знак «Entreprise Française», с портретом мрачного маршала. Фрай снял очки, словно не позволяя себе видеть такое варварство.
– Мисью! Мисью!
Через площадь к нему бежал молодой человек в дешевом костюме. Лицо у него было детское, но усатое, а брови выглядели такими изогнутыми, словно он их выщипывал, хотя волосы не демонстрировали следов особого ухода.
– Мисью! – снова крикнул он.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил Фрай по-английски.
Незнакомец остановился неподалеку и внезапно напустил на себя загадочный вид. Он пробормотал что-то, но Фрай толком не расслышал. «Ото, адони»
[13], что-то в этом духе.
– Я такой же француз, как и вы, – сказал Фрай. – Это вообще по-французски? Пожалуйста, перестаньте мучить бедный язык.
Его собеседник моргнул.
– Простите… Я думал… Я ошибся. Вы американец?
– Вы же видели меня в консульстве, – заметил Фрай.
– Точно.
От возбуждения мужчина почти что перепрыгивал с одной ноги на другую. Он бросил взгляд на солнце, которое выглядело нарисованным на бумаге, и сказал:
– Происходит что-то неправильное.
Фрай вздрогнул: он думал о том же.
– Мистер?..
– Джек Парсонс.
– На минуточку угомоним свои сомнения, мистер Парсонс, я рискну предположить, что вы просто наивны. – Или перед ним какой-то жутко некомпетентный шпион? Ловкач из тех, кого британцы называют «деловарами»? – Приставать к кому-то на улицах Марселя в такое время…
– О Боже, мне очень жаль. – Парсонс выглядел искренним. На вид ему было не больше двадцати трех лет. – Вот в чем дело, – быстро продолжил он. – Я только что был там и вдруг увидел, как вы продефилировали мимо всей этой проклятой очереди. Понимаете, я ведь путешествую! Но здесь мне рассмеялись в лицо. Велели убираться обратно в Штаты.
– Да как вы вообще сюда попали?
Взгляд Парсонса перебежал к булочной.
– «Французское предприятие»? – спросил он. – Так это переводится? А каким еще оно может быть?
– Знак информирует, что предприятие не еврейское, – сообщил Фрай. Ну неужели Парсонс и впрямь так простодушен? В тенях у подножия ближайшей стены, с подветренной стороны, лежала кипа газет на немецком. – На Бингхэма работаете?
