Хаунд, устав прикидываться спящим, достал из кармана прихваченную у Воронкова деревянную плашку, щелкнул садовой кривой раскладухой, начал резать. Нравился ему запах стружек. Да и настраивало на нужный лад, помогало фильтровать поток шайссе, вливающийся в уши и находить нужное.
Сисек у синевласки все же две, как бы чего ни думалось идиотам, сподобившимся наблюдать за красоткой Окто. Кружавчики и гипюр, само собой, штука красивая, но да и ладно, пусть ей радуется вовсе не придурок лагерный, а кто-то, кто живет там же… Вот же тоже, чулочки с корсетами, йа… на дворе черт-те что, а они и тут умудряются хвостами крутить и налево бегать. Красотка, чего уж, хотя с виду и не скажешь. Но есть плюс…
Хаунд, шевельнув носом, втянул запахи. Да, она-то, вон та, крепко сбитая и упругая жопастенькая, пахнет чем-то сладким и парфюмированным. Хороший знак, раз адюльтеры вовсю расцветают, жизнь точно налаживается. Лучше бы, конечно, электричество по линиям сделать и пару вагонов метрошных пустить, но хоть так.
А вот треп про носатого в голубой рубашке и три неведомых секси фрёйляйн с пятнашки, проданных за бесценок Птаху, это темы. Носатый в голубом, натюрлих, это Лукьян. И к нему за каким-то чертом приходил вон тот, с виду так себе человечек, сталкер, не отнять, но такой… из последних. Не гнушающихся ничем, даже распоследним дерьмом, типа найти и принести резиновую мотрю из секс-шопов, что по улице Победы натыкано было до усрачки. Такие-то, если вдуматься, весьма порой полезны бывают, они как крысы, в каждую дырку влезут и хрен их кто заметит.
Что касается задастых «грязных» с Пятнашки, то тут последки, наверное, от той самой партии не-горожан, взятых на Советской Армии. Само собой, не всех погнали на железку, идущую вдоль Заводского шоссе, йа. Милашек точно продали, найдут, как пользовать, от поз до извращений. А Птах, торгующий с Безымянкой, сидит на Товарной, в секретном бункере, о котором мало кто знает. Хаунд знал и положил себе наведаться туда, поговорить с красотками, если еще не перепродали куда дальше.
Так что слушать стоит дальше только этих вот четверых, хотя нет, троих. Это ж вон они кучкой сидят вместе с мечтателем, так и пускающим до сих пор слюну на воспоминания о блестяще-выпуклом в «Ни рыбе ни мясе…».
– Синие волосы, вот как тебя видел, да и волос-то там… но синие…
– Угомонись. Так чего этот, носатый?
– Дак, грит, надо мне от тебя вот чего на самом деле. Ну, помнишь, местечко есть у меня одно, ну…
– Я вам тут про…
– Да закрой ты пасть! Вам бы мужикам только про сиськи!
– Эй, любезная, пастенку-то прикрой… а то знаю я, кому ты тут чулки покупаешь и кто не увидит.
– Чо сказал, рожа зэковская?!
– Слышь, овца!
– Ты кого овцой назвал?!
Хаунд втянул воздух еще раз. И не стал убирать нож, ухватив удобнее и глядя на получающуюся поделку. Ему даже нравилось, и полезно – мелкую моторику поддерживает на высоком уровне. Так… скоро эти поймут-то?..
– Ой, мама…
Наконец-то…
Сырой воздух тоннеля прибавил несколько ноток в своем благоухании. Кроме вездесущей плесени, тоненько капавших струек грунтовых вод и ржавого железа вокруг пахло нечищеным оружием и опасностью. И острым молодым потом. Сложно вонять иначе, если ты Волчонок, а дрезина стоит, как вкопанная, перед толстенным обрезком двутавровой балки, лежавшим на путях.
Волчата появлялись из темноты один за другим. Света у них было немного, добавился к носовому и кормовому фонарю только один, пахнущий соляркой и нагревшимся стеклом колпака.
Самого пахана юных выродков видно не было. Татуированная гнида, давно перешагнувшая порог совершеннолетия, не любила работать своими ручками-ножками. За это Хаунд его не уважал и не давал спуска ни ему, ни его бандюкам-недолеткам. Но пока решил не вмешиваться.
Фонарь держал тощий высокий подросток в обрезанной шинели. Кроме жарко горящего светильника он же направлял на дрезину укороченную странную переделку из СКС, спаренного с обрезанной гладкостволкой. Остальные Волчата, теряющиеся в темноте, серьезно позвякивали металлом и даже, явно для эффекта, подтачивали что-то острое. Вжик-вжик, вжик-вжик… Кому-то уже страшно до самой, так сказать, усрачки, аж нос режет.
– Здрасьте, дяденьки и тетеньки, – не особо вежливо поздоровался оглоед в шинели и сморкнулся в сторону любителя сине-влажных мечтаний, – хороший сегодня денек, верно?
– Господь меня упаси от таких племянничков, – перекрестилась любительница кружев и плотской любви, – чего надо-то, юноша? Не видишь, домой едем, нет с собой ничего…
– Ой и верно, не подумал… – подросток, ухмыльнувшись всей своей вытянутой узкой мордочкой, облизнулся, глядя на ее гладкие коленки, торчавшие из-под теплой юбки. – Обычно ж как? Туда едут с товаром, а оттуда в очередной раз прокинутые и пустые, так что ль? Щас заплачу от жестокой жизни вокруг и жалости ко всем вам.
– Ты, пацан… – трепавший о разговоре с Лукьяном встопорщил бороду, запоздало потянувшись к поясу.
– Уж точно не чикса там или девчонка… Сидеть! – А играть на нервах он явно умел, сталкер дернулся, понимая собственную ошибку, от браги и до болтовни ни о чем. – Дернется кто…
Ствол шайтан-машинки качнулся, зло и жадно темнея дыркой охотничьего ствола.
– Предлагаю простой вариант.
– Это когда ты, шкет, пропускаешь взрослых людей и потом они тебе жопку с ушами не дерут или еще чего круче? – поинтересовался явно расстроившийся сталкер.
Хаунд, добравшийся до самого важного места своей деревяшки, ухмыльнулся. А чего ты расстраиваешься, родной, если сам бухал и по сторонам не смотрел?
Что плохого в Волчатах? Да всё, это все знают. Даже хозяйка круглых коленок, старательно закрывающая баул и пытавшаяся отодвинуться от чадившей лампы.
Волчатам на авторитет того же Сидоровича накласть. И на остальные авторитеты тоже, особенно на таких вот горе-сталкеров, проворонивших засаду. И пальнуть из своей демонической пукалки этому вот ничего не стоит. И потом расстрелять к чертям собачьим остальных. Это тоже все знают.
– Предлагаю простой вариант… – повторил узкомордый. – Не дергаемся, считаем все происходящее вашими личными вкладами в судьбу подрастающего поколения, нас, то есть. Делимся посильно, желательно всем имеющимся. И спокойненько едем домой. Как вам, дяденьки? И тетеньки, конечно.
Темнота зашуршала шепотом, на миг светанув бледное лицо и длинные волосы. Хаунд втянул воздух глубже, довольно оскалившись. Ну, а как же… женщины всегда женщины, даже если маленькие.
– А, да! – узкомордый качнул стволом в сторону круглых коленок и теплой юбки. – Эти вон, кружева там, чулки, обязательно надо сдать в пользу моих сестренок.
– И на кой же они вам? – тетка сердито засопела, явно прикидывая облом во всей своей любовно-левой связи.
– Платья куколкам сошьют, тетя, не тупи.
