Только все это парадное, красивое, туристическое. А многие знают улицу Героев Хасана в Перми, Индустриальное шоссе Уфы, новороссийскую Шоссейную? Кто живет – точно знает. А ведь именно они, эти убитые странные и длинные-длинные улицы, кормят, одевают и обувают. Но то ладно.
Любой город живет по расписанию. Город же не просто прямо-ровные или вычурно-кривые улицы, коробки из кирпича, бетона, стекла, дерева и еще каких-то стройматериалов, включая переработанный мусор. Это люди. И их расписание.
Если возвращаться домой в одно и то же время, проезжая по Товарной, веришь этому.
Она божественно прекрасно курит. Даже на ходу, устав после рабочего дня. Её «божественно» и «прекрасно» подтвердит любой встречный. Любой, ровно в семнадцать с половиной, каждый день, когда, грея заждавшиеся машины, недовольно топчутся на месте, куря «на дорожку» на парковке. Именно тогда можно поклясться на Библии, принести присягу на крови или дать зуб, кому что по душе.
Она идет со стороны моста по уставшей, пахавшей, как лошадь, принимая на свой асфальт фуры, «газели», самосвалы и орду легковушек, с семи до шести, рабочей Шоссейной. Плавно, не торопясь, наплевав на все вокруг. Просто движется себе вперед, к ежевечернему нарушению ПДД по проклинающей легковушки, тягачи, самосвалы и фуры улице. Автобусы здесь редки, и улица может их любить, кто знает?!
Она переходит через серый и уже дряхлый асфальт так же ровно. Ее пропустит даже женщина за рулем, самое нахальное и не уважающее женщин-пешеходов создание. Возможно, дорога переходится не менее божественно.
Она не красавица, не молода, не смахивает на Монику Беллуччи, чтобы ее пропускали не менее наглые и срать хотящие на всех пешеходов водители-мужики. Но сигарета дымится волшебным едва уловимым шлейфом, а балетно-гимнастическая «шишка» на голове напоминает про классную в школе. И любой автомобиль не свистит рассерженными тормозами.
Грустно лишь одно. Она может курить просто божественно, femme fatale of long-long-street, молчаливое синтоистское божество Товарной, дымящее своим Kiss-ом с ароматом зеленого пластикового яблока. Но Божество не может жить здесь. Просто не может. Это и грустно…
Дядюшка Тойво, просматривая такое вот кино, даже начинал порой грустить и подумывать вырезать глаз. Или выжечь.
Глава одиннадцатая. Разговор по душам и немного правды
Птах приходил в себя долго. Хаунд даже начал беспокоиться, поэтому Зуб, переживающий не меньше, решил прижечь рыжего угольком из почти остывшего очага.
– Сука! – зашипел Птах, встрепенувшись.
– Живой, йа… – Хаунд довольно кивнул. – Посадите его удобнее и примотайте к креслу. Руки, ноги, корпус… разговор будет сложным, натюрлих. А я…
Он повернулся к девкам, сидевшим, как было сказано, тихо и не рыпаясь.
– Идите сюда, шёйне фрёйляйн. – Хаунд сел на лавку, с любопытством разглядывая молодых женщин. – Одежонку снимите… у кого что осталось. Быстро. Эй, Зуб, ко мне!
– Чего я там не видел! – вспыхнул тот, тем самым сразу выдавая себя: понятно было, что если он и видел когда-то что-то, то явно немного.
– Думкопф… – протянул Хаунд. – Внимательно смотри, йа? Понимаешь?!
Пацаненок с багрово-красными щеками совсем растерялся от смущения.
– Куда ты смотришь, шайссе… – Хаунд рыкнул, поднял руку и влепил парнишке затрещину.
– Ай, бля! – вскрикнул тот.
– Зуб… Ты слушал, о чем мы говорили дома? Мотаешь своей тупой башкой, того и гляди оторвется, йа… только толку никакого. Понятно, куда ты пялишься, но смотреть надо на другое. Эй, повернулись все… О, гут. Вон та, с веснушками, видишь… Это что?
Зуб проследил траекторию и конечную точку выставленного пальца. Присмотрелся.
– Хвост?
Хаунд блеснул клыками.
– Рудимент, юноша. Так это называлось до войны… а сейчас, изволь видеть, просто мутация, йа? Фрёйляйн, вы же с Пятнашки?
Девушка с короткими рыжими волосами кивнула. Хаунд снова оскалился.
– Зуб, принеси их одежду и положи вот здесь, рядом со мной. И отойди. Так… красивые девы, подходим ко мне по очереди, шепчемся и потом, в зависимости от результата, одеваемся или… Или посмотрим. Рыжая, ком цу мир, шнеллер!
Веснушчатая, постукивая зубами, подошла, не смущаясь ни хвоста, ни своей наготы. Почему она стучала зубами? Потому как упавший в очаг повар и сорванная с вертела туша полностью погасили огонь. И стало холодновато. Вон, аж побелела рыженькая…
Шу-шу-шу… Хаунд шептал девушке на ухо, поглаживая ее по спине, по… ниже спины, по окрестностям спины… Она шептала что-то в ответ.
– Гут. – Мутант кивнул головой, тряхнув косичко-хвостом. – Одевайся. Та-а-а-к, теперь…
– Эй, паскуда!
Хаунд обернулся, глядя на восставшего к жизни Птаха, который сверкая глазами через корку крови на лице, шумно дышал, налившись ненавистью.
– Зуб, заткни ему пасть. Стащи с него сапог и сними его портянку. Только руки потом помой.
– Если там носок или чулок, тоже снимать?
– Леща?
– Да я так…
– Охренел совсем?! Ты, сука, себе приговор подписал! Я тебя гвоздями приколочу к этому самому столу и нарежу из тебя живого отбивных…
Зуб, верно проделав все манипуляции, вломил Птаху под дых и тут же воткнул ему в рот вязаный цветной носок. Потом добавил, для верности, пару оплеух.
– Не переусердствуй, юноша, – посоветовал Эдди. – Может задохнуться.
– Нос не сломан, – отрезал Зуб, – нормально все.
Гитарист вмешиваться не стал, лишь пожал плечами и вернулся к осмотру своего драгоценного инструмента.
Хаунд, поманив пальцем смуглую девицу, снова принялся за свое: шу-шу-шу, по теплому, гладкому, покрытому мурашками и…
– Гут! Следующая…
Следующая получила одобрительный шлепок по качнувшимся филеям, и взор Хаунда обратился на последнюю – тонкую блондинку, смотревшую зло и с вызовом.
– Так… ты, думаю, точно не с Пятнашки.
– Еще бы я была с той помойки! – Блондинка вздернула губу, блеснув поразительно целыми, белыми и ровными зубами. – Я человек, не то что эти шалавы!
– Это верно, йа… Ты точно не они. – Хаунд ухмыльнулся. – Ты же, если правильно помню, личная плотская любовь вон того наглого рыжего, что жрет шерсть с родным запахом из своих же сапог. Я тебя помню.
– И чо?
Хаунд пожал плечами.
– Да ничо, к слову пришлось, йа. Ком, ком, фрёйляйн!
Блондинка не сдвинулась с места.
– Храбрая… – уважительно протянул Хаунд. – Или дура, натюрлих. Зуб, свяжи ей руки. За спиной.
Девка, злобно поглядывая на молодого рейдера, все же не дергалась. Пока тот, сделав необходимое, не отошел немного, всего на пару шагов. Прикрыться пацан не успел. Тонкая блестящая коленка, по-кошачьи ловко и быстро, въехала ему прямо между ног. Зуб, охнув, согнулся, тут же заработав ногой в лицо. И…
