– А если она с Прогресса, Хаунд? Ты же с ними точно путаешься, как говорится…
– И? Все видели, я предлагал этой думкопф помощь, а она отправила меня, натюрлих, в дальнее путешествие, йа. Да и какой Прогресс, о чем ты? И, майн фрейнд, кроме пошептаться, мне бы еще кое-чего.
– Что?!
– Прицеп автомобильный. Знаю, есть такой у тебя. И в него – две бочки соляры. Точно так, майн фрейнд. И пошептаться.
Город у реки (Memoriam)
Как-то, в самом начале, дядюшка Тойво взял хороший заказ. На банду странноватых ребят, повадившихся грабить караванщиков, идущих от складов у железки к метро. Почему странных?
Дядюшка Тойво, занявшись делом, долго рассматривал все имеющиеся следы, ведущие куда-то за рельсы. Тогда ему приходилось носить противогаз и жалеть, что нельзя втянуть носом воздух, понять, чем пахнет дичь на двух ногах. Сам он, с ног до головы в резине, изучал простые следы от обычной обуви и не мог в толк взять, почему эти странные люди не носят чулки ОЗК.
Тогда осознать и принять простую вещь, так спокойно сделавшую его не человеком, дядюшка Тойво не мог. Но мог и умел он многое другое: финны – охотники хорошие и след возьмут всегда и везде, если тот есть. А эти люди даже не прятались, почему-то уверенные в собственной безнаказанности.
Тойво, тогда молодой и немного горячий, что не совсем характерно для финнов (сказывалась, наверное, шведская кровь), пошел по следу сразу. Карабин, пуукко, запас патронов, три новых фильтра, фляга воды и сушеное мясо. Что или кто мог бы его остановить?
От стаи гнилопсов дядюшка Тойво смог оторваться, только добравшись до разбитого товарняка на путях. Под резиной по телу стекал липкий пот, хлюпая уже даже в сапогах. Псы гнались следом, отставая метров на пятьдесят. Он успел, добежал до накренившегося вагона, ухватился за сцепку, подтянулся, втаскивая себя вверх с насыпи. Клыки рванули воздух, но не зацепили.
Он шел по крышам до локомотива, стараясь не упасть. И только на середине пути, осознав, что не слышит привычного треска, понял – потерял счетчик. Сколько ядовитой дряни проникло тогда внутрь, отравляя тело и меняя его почти незаметно? Наверное, именно тогда Тойво и начал меняться.
По следу… по следу Тойво пошел после решения проблемы. Он не хотел стрелять, не хотел привлекать внимания, но псы шныряли внизу, поднимали свои мертво-разлагающиеся морды, выли и пускали слюну. Пришлось сжигать патроны, целых десять штук надежных, привезенных из дома патронов. «Манлихер», привычно ударяя в плечо, не подкачал, уничтожив всю стаю.
Дядюшка Тойво не ошибся. Его ждали – пальба никого не оставит равнодушным. Особенно, когда живешь разбоем.
Так ему и выпало познакомиться с Заводским…
…Заводское длинное шоссе, начинающееся от Южного моста, ведущего на Кряж, Стошку и к казахской границе с Большой Черниговкой, не говоря о Рощинском с миротворцами и Нефтегорске, тянется к юго-востоку. Идет вдоль всей железки, важно бегущей на Урал и в Сибирь. Там, в конце этого шоссе, высятся громады цехов РКЦ «Прогресс», где до сих пор, выжив в перестройку, девяностые и начало нулевых, собирают «Союзы».
Заводское было самим собой много лет – испещренное предприятиями, малыми, большими, средними и, вот ведь, даже секретными. Сколько их таких загнулось – не сумевших справиться с рыночной экономикой, сколько превратилось в базы и склады с гипсокартонными офисами? Чересчур много, к сожалению.
Заводское не делалось для людей и никогда не желало таким стать. Пыльное, грязное, снежное и нечищеное, шоссе это каждый день издевалось над машинами, пытающимися не убиться на нем. Серая неровная лента асфальта изгибалась, как ей хочется, наплевав на логику, СнИПы и постоянные точечные ремонты. Оно пустовало ночью, но ни один владелец скоростного корыта или прокаченного ТАЗа ни за что не устроил бы на нем гонку, даже за бабло.
Заводское шоссе было прекрасно в своих зигзагах и раскиданных как на душу придется адресах, в фурах, стоящих чаще всего не по обочинам, а прямо на проезжей части, и превращающих две полосы в полторы от силы. И если кусок Заводского от Двадцать второго до Земеца еще был как-то цивилизован, вплоть до трамваев, то вот в сторону Южного…
Пытаться найти здание номер… бис, не зная всех его хитростей, не имея карты или навигатора, полагаясь на логику в расположении зданий, равносильно было моральному самоубийству. О, смотрите, вот номер семнадцать! Значит, восемнадцатый через дорогу, да! Ага… тут восьмой, ну… проедем, пройдем еще немного… черт!.. тут восемь бэ, а там восемь дробь семьдесят пять. Здравствуйте, не подскажете… а-а-а… кто знает таджикский… вы узбек, блин, извините… Ладно, пошли дальше.
Поймать машину? Да бросьте, не выйдет, тут каждый водитель жутко занят и спешит добраться до склада, взяв накладную из офиса и проезжая еще полтора километра вон туда и прямо в поворот. Почему нельзя снять склад на базе, где находится офис? Кто знает, может, так неинтересно и скучно?
Решили дальше пешком, экономите? Прекрасно. Какой, говорите, номер? Восемнадцать? А начали от моста с Двадцать второго партсъезда, где восьмой номер был… Отлично. Покрутите головой по сторонам и потом посчитайте с помощью Яндекс-карт, сколько пройдете пешком в поисках страшно таинственного восемнадцатого номера на своих двоих от рынка «Норд» и до… и до «Маяка» с «Мягкой кровлей», уютно прячущихся в тени самого Южного моста. О, вот и он, восемнадцатый, у-вау… Смотрите, дошли!
Катарсис, чего уж.
Но…
Заводское, эта корявая грязная окраина, билось настоящей артерией города. Заводское, с его старыми корпусами и новенькими, частенько слепленными из чего придется базами со складами давало городу жизнь. Тут пыхтели остатки производств, катая металлопрокат и сэндвич-панели, выпекая прямоугольники силиката и красного кирпича, брызгалось крошкой неудачной выгрузки еще горячее стекло, сладко пахла сахаром, ненастоящей ванилью и двусменным женским потом кондитерка «Палыча».
Заводское гудело двигателями самолетов на испытаниях, рвущих воздух с аэродрома авиационного завода, пылило бесконечными гусеницами разнокалиберных грузовиков, выстраивающихся в очередь на гипсовом и кислородном заводах, пробирающихся на огромные склады аппендикса Береговой, шелестело километрами зелени режимного «Авиакора», баюкающего в себе остатки СССР, грохотало стальными грузовыми вагонами, катящимися по своей отдельной ветке еще дальше, к крайним производствам у Самарки, гудело муравейником бывшего ЦСКБ, все делающего и делающего наши ракеты, рвущиеся в космос.
Заводское, устало вздыхая дряхлыми тротуарами, воспитывало уже какое поколение детишек, живущих в нескольких кварталах коричневых девятиэтажек и кирпичных ленинградок Юнгородка. Звенело тележками голубых вагонов на самой первой станции метро, выкатывающимися тут наружу. Откликалось вслед ударам мяча на вновь поднимающемся стадионе бывшей ДЮСШОР, качалось тополями у красных бывших общаг, тополями, высаженными пленными немцами.
Заводское, такое простое и некрасивое, жило настоящей жизнью, пахнущей рабочими руками, лентами производств, сваркой самолетных туш и космических сигар, злыми и цепкими, как репьи, сильными подростками, не спускающими пустых слов и следящими за каждым лишним.
