Крохотная будка аптеки пряталась в правом дальнем углу, зеленея намалеванным крестом на относительно чистой простыне. Хозяйку аптеки, худенькую пожилую Марьпалну, Хаунд знатно уважал. Было с чего. Хотя это не мешало ему порой желать свернуть ее сухонько-цыплячью шейку.
Марьпална и две ее коллеги, сгинувшие в последующие послевоенные годы, прискакали на Спортивную через три минуты после «Атома». И не просто так, а нагруженные, как тягловые мулы, баулами и мешками. Но главное находилось в их головах. Знания и опыт, полученные за годы работы одной из немногих рецептурных аптек Самары, расположенной в двухстах метрах от входа на станцию. И как ни старались переманить ее, единственную выжившую, на Клиническую, Марьпална стойко заняла оборону, и будка ее белела всегда чистыми стенками и вывеской. За эту самую седенькую тонкую даму все окрестные бродяги, да даже и бугры Безымянки, готовы были сжить со свету кого угодно. Потому как Марьпална умудрилась найти обезболивающее в странной плесени, росшей в одном из тоннелей. И из нее же, странно живой и рыжей, пыталась выделить основу для антибиотика. И у нее даже получалось. Еще Марьпална, пусть и с помощью легендарного студента-медика Степы, вскрывала трупы мутантов и находила внутри странной требухи всякие нужные вещи. И даже вовремя предсказала вирус, выработав антидот на основе какой-то там железы. Правда, именно от пробы, введенной в руку, помер тот самый Степа.
Марьпална, провожая наверх каждого из сталкеров, просила приносить любую ткань для корпии, любую упаковку ват. Несколько лет назад, не струсив, добралась до своей же аптеки. Понятное дело, конвой у нее состоял из десятка головорезов, перед этим два дня зачищавших округу даже от обычных гнило-псов. Не приведи Господи, случилось бы чего с ней…
– Кого это к нам занесло?! – Марьпална, в отливающей молочной белизной косынке, повернулась и прищурилась. Прищур вышел одновременно оценивающим, показательно негостеприимным и полным ужаса от антисанитарии, насквозь пропитавшей плащ Хаунда. – Никак торговаться пришел, кровопийца?
Марьпална Хаунда не любила и нелюбви своей не скрывала, справедливо сознавая собственное безопасное положение. «Справедливо» уже маячило неподалеку в количестве двух обрезанных гладкостволок и одного заточенного пожарного багра. На Спортивной ценными жителями дорожили и безопасность их ставили превыше всего.
– Не люблю кровь, йа. – Хаунд аккуратно положил на стойку чехол от подголовника. – Неприятная на вкус.
– Да ну? – Марьпална изогнула аккуратно выщипанные брови. – Тебе-то, фашисту, кровь человеческая неприятна?
– Их вайс нихт.
– Чего? Я вашей фашистской речи не понимаю.
– Я не знаю, какова на вкус человеческая кровь… Хотя нет, вру. Довелось как-то горло перегрызать, если память не изменяет. Но вдруг это фантомная память, йа?
Марьпална фыркнула и не ответила, постучав огрызком карандаша по большой книге записей. И ткнула им в чехол.
– Что припер, кормилец?
– Кусок залетной птички. Печень вроде… целая, большая, кило на два.
– Тоже мне, весы нашлись. – Марьпална вытряхнула пористую сизую требуху, брезгливо прищурилась и неуловимо извлекла откуда-то большой ланцет. – Не шарахайся, сынок, мне пробу взять. Лена!
Лена, в толстом кожаном ошейнике, тут же появилась, как из-под земли. Хотя, судя по следам на теплом жилете, так и было. Холодильник аптеки находился в каком-то ответвлении коммуникаций под станцией, и колодец-вход как раз накрывала сама будка.
– Быстро на лед, сперва промой спиртом. И попробуй только урони!
Лена вздрогнула, отворачивая лицо с выжженным клеймом Спортивной, недавно вздувшимся поверх старого. Рабыня не из местных, скорее всего, с Металла, и появилась тут неделю назад.
– Что хочешь? – Марьпална смотрела на Хаунда с совершенно нескрываемой брезгливостью.
– Обезболивающее, рыжее, десять ампул.
– Не до хрена ли тебе, убивец?
– Нет, само то. Ты не торговалась, взяла товар, не корчи из себя благородство или честность. Честные и благородные на людей ошейники на цепляют.
– Позвезди еще мне тут, фашист.
– Я не фашист, женщина, говорил уже. Мне просто нравится немецкий язык.
– Ты уж точно не фашист… ты мутант.
Хаунд наклонился вперед и, растягивая темные губы, медленно улыбнулся. Ни у каждого гнило-пса можно выдрать на трофей такие клыки. Это точно.
– Обезболивающее.
– Да подавись… – Но ампулы выложила аккуратно, упакованные в небольшую укладку, проложенную корпией. – Головы бы купила.
– Обойдешься. Фашист сам распоряжается своими трофеями.
На ее фырканье Хаунд давно не обращал внимания. Все ждал плевка в спину, надеясь на него в глубине души… Если у него была душа, конечно. Тогда можно было бы сломать ей что-нибудь… Не до смерти. Например, нос.
А есть что-то в этих головах важное. Не так давно у одного городского хлыща аж глаза загорелись, когда он рассматривал красную рогатую голову смертодятла. Спорить с Хаундом, желавшим за нее две канистры топлива, тот даже не стал. Что-то крикнул шестеркам и бережно упаковал трофей в принесенный металлический двадцатилитровый армейский термос. И попросил обращаться еще в случае таких находок. Только сегодня ему было совершенно несподручно делать крюк в Город. Хотелось вернуться засветло.
Две головы он сбагрил заезжим хватам с Алабинской. Эти точно найдут, куда приткнуть новые образцы фауны, прямо по дороге завернут на Клиническую и толкнут втридорога врачам. Тех хлебом не корми, дай показать, как они работают на благо Города, отыскивая в страшно опасных радиоактивных останках новые вирусные культуры или паразитов, ага…
К упаковке обезболивающего добавился неполный магазин «пятерки», звякавший теперь в кармане при ходьбе. Но сбагрить такое палево Хаунд планировал уже вот-вот, вместе с оставшейся, самой большой, крыложорской башкой.
Место для этого имелось. В «Ни рыбе ни мясе» Лукьяну трепетно украшал свою харчевню всякими завидно-интересными фиговинами, типа недавно пойманного Котом вороненка с двумя головами. Одна даже вроде чего-то там могла почти думать, если судить по действиям птицы. Зачем оно надо хозяину кабака? Хаунд, натюрлих, не понимал.
В животе заурчало, и желание сожрать парочку… а лучше трех хорошо прожаренных крыс по-безымянски появилось просто неимоверное. Свиньями Хаунд порой брезговал, в отличие от хрустко прожаренных огромных грызунов.
– Здорово, – буркнул на входе Шамрай, кивнув лысой, блестящей башкой. – Сегодня три «пятерки» только за вход.
– Варум? – поинтересовался Хаунд.
– Какая Варум, ты чо? – Шамрай оскалился улыбкой панды, темнея прорехами через каждый зуб. – Девочки танцуют.
– «Варум» – это по-немецки «почему». А кто такая Варум?
– Ай, ну тебя, я ж забыл… Да, ё-моё, Хаунд, отстань. Платить будешь?
