Буба, зажав лицо руками, заорал, потом стал пытаться нащупать то одной, то второй ладонью кобуру на боку. Липкие от крови пальцы скользили, ничего не получалось, и сталкер просто выл.
Конопатый, выплескивая из горла постепенно уменьшающийся фонтан крови, скреб ногтями по лицу и тоскливо смотрел на Зуба. А того вдруг вырвало.
– От Эдди заразился? – поинтересовался Хаунд. – Умыться не забудь, а то воняет сильно, йа. Лапоть, Калаш, встали, медленно, руками уперлись в стену. И не дергаемся… йа?
– Зачем… – Один из них, что пониже, косился на орущего Бубу. – Мы ж… ты… Хаунд… Буба вон…
– Ты, прав, Лапоток, – кивнул Хайнд, – рихтиг. Бубу жалко, калекам в нашем мире не место.
Буба взвыл, а мутант подхватил нож и воткнул, как в масло, в затылок Бубы. Вой оборвался.
– Зуб! Забери оружие, аккуратно, йа. А вы пока слушайте, зайки-побегайки…
– Хаунд…
– Рот закрой. – Хаунд, дожидаясь Зуба, все же не торопился начинать что-то объяснять. Смотрел, держа ствол наготове.
Кивнул, когда рейдер все закончил.
– Знаешь, Лапоть, в чем ваша ошибка?
– В чем?
– Вы жадные и глупые. Зачем баб продали Птаху?
Сталкеры молчали.
– Ладно хоть не отказываетесь, йа. Знаешь, почему погиб Буба?
Лапоть скорчил рожу.
– Просто ты – псих.
– Колено или ухо?
– Чо?
– Ухо.
Выстрел звонко шарахнул, отразившись от стен убежища. Лапоть, тонко всхлипывая, зажал ладонью развороченную правую сторону головы.
– Не слышу «спасибо» за меткий выстрел, подаривший тебе, швайне, жизнь.
– Спасибо.
– Осталась у них еще совесть, как думаешь, Зуб? Я вот полагаю, что это не совесть вовсе… а страх.
Парнишка спорить не спешил, в душе полностью соглашаясь с мутантом.
– Ваш вожак вырезал на смачной заднице рыжей девки свои инициалы. Разве можно так относиться к женщинам, Лапоть, насиловать, резать… а?
– Она мут…
Хаунд зловеще оскалился.
– Смотри, Зуб, вот тебе еще одно подтверждение их глупости. Лаптя – уж точно. Не стоит говорить о мутациях, мутантах и их правах в нашем обществе, да еще и так пренебрежительно, йа? Вот-вот…
Второй, Калашников, пнул товарища в ногу, явно призывая заткнуться.
– Ба-а-а, – протянул Хаунд, – а вот и самый смышленый пришел в себя. Штаны не загадил, майн фрейнд?
– Тебе-то какое дело?
– Для интереса. Ну, Калаш, вещай.
– Что надо?
– Деловой разговор. Ты же понимаешь, натюрлих, что если весть о продаже девок дойдет до бугров Безымянки, то вам вряд ли светит что-то хорошее? Как думаешь, успели с девками перетереть фейсы?
– Сволочь…
– Сволочи, я бы сказал, йа. И очень злые на вас, чертовы вы идиоты.
– Договоримся? – Калашников, не отрывая рук от стены, все же расслабился.
– Рихтиг, еще как договоримся. Дело простое: вывести с Советской и Победы Воронкова и семью. Сегодня, до вечера, свести их вместе где-то на Птичке и сопроводить на Прогресс… Если вдруг вас фейсы раньше не встретят.
– Обманут, – брякнул Зуб. – Точно обманут.
– Найн, юнге. Знаешь почему?
– Не-а…
– А я сейчас расскажу, йа. Лапоток, Калашников, слушайте, вас касается…
Хаунд, покопавшись в карманах умершего Бубы, достал портсигар и закурил, затягиваясь горьким сизым дымом.
– Прогресс отпустит их после передачи нужных людей только из-за самой семьи. Фейсы хорошо помнят подонков, пакостивших им. А вот эта самая банда крутых ребят, йа, таких из себя рыцарей без страха и упрека, полгода назад выловила у гипсового двух разведчиков и лаборантку заводчан. Разведчиков, не парясь, шлепнули, а вот девочка… девочке повезло меньше – на то время, пока дядя Хаунд ее не нашел и не вернул домой, пусть и не совсем физически целую.
Но с памятью у нее все хорошо, и тех утырков девушка запомнила четко и ясно, хоть и не по именам-погонялам – тут вам хватило ума не называться. Только меня, братцы-кролики, не проведешь, и кто там был, мне стало ясно сразу, и догадками своими я уже поделился с весьма серьезным фейсом.
Понимаете, Лапоток и Калаш, как для вас все оборачивается? Доведете Воронкова – фейсы вам не выпустят кишки. Я попросил, обещав убить Бубу и Клефа… Дадут вам возможность уйти. Только их головы принесете с собой.
Если вы решите драпануть прямо сейчас – хуже времени нет, сами знаете: Прогресс на усилении, Зубчага перекрыта от Товарной и до поста, Алмаатинку стерегут рейдеры, йа…
Сталкеры молчали. Зуб тоже молчал.
– Через Южный мост не выйдете, думаю, – там ваши и посты, стерегущие всех подряд. Ну а сунуться через город – то же самое. В Пятнашку вы точно не попрете. Выход один, ребятки, – сделать дело и пересидеть всю катавасию здесь, натюрлих. Но дело сделать… угадайте почему?
– Ты, если что, вернешься? – догадался Калашников.
– Я, если что, вас сдам буграм, и они вас отсюда выкурят, вот и все. А так, глядишь, забудут. Но если все же не сделаете дело, я сам сделаю и, думаю, успею. Но за вами вернусь, рихтиг. Договоримся?
– Да. – Лапоть, рассматривая красную ладонь, косился на мутанта зло и обиженно.
– Гут. Я предупрежу Воронкова, а вы будьте умничками, майне фрейнде. Пошли, Зуб. Да… Я оставляю вам все стволы и боеприпасы как символ моего к вам доброго отношения. Делового, мужчины… Сделка важная, свои жизни покупаете. Смотрите, натюрлих, не вздумайте глупить.
Зуб, идя за Хаундом, недоверчиво мотал головой, думал… Недолго.
– А если они просто сдадут Воронкова?
– Не сдадут.
– Почему?
– Они все помнят про одного следователя, решившего поиграть в шашкоглотателя.
– Ну… – Зуб усмехнулся. – У нас как-то шахматную пешку один идиот съел… ну… не вскрывали, обошлось, само вышло.
– Так шашка, камрад, не игровая. А стальная, заточенная и длинная. Следак ей подавился, натюрлих.
– Ты помог?
– Говорят, что я. А я и не отказываюсь, но и не признаюсь, загадочно и многозначительно молчу. Репутация, юноша, – штука такая… работаешь на нее, работаешь, а потом – раз, йа, и она впахивает на тебя. Но не сразу, сам понимаешь.
– А зачем тебе вообще выводить Воронкова с семьей, чего в нем особенного?
– Ничего… кроме двух технических образований, совести и порядочности, йа. И услуги, оказанной Прогрессу в жест добрых намерений будущих добрососедских отношений.
