– Каких?
Хаунд усмехнулся.
– Я, камрад, планирую в скором времени основать собственное курфюршество рядом с Прогрессом.
– А… разводить кур – выгодно, – довольно кивнул Зуб, – яйца, опять же…
– Шедевральный необразованный глупец… – Хаунд вздохнул. – Если ты останешься живым после всего, что случится завтра, быть тебе у меня просто шутом. Для смеха, с тобой никакой цирк не нужен. Хотя, йа, кот был бы лучше, коты веселее.
Зуб замолчал, явно обидевшись. И даже захотел что-то вякнуть, но…
– Курфюршество, брат своей сестры, – это что-то вроде княжества. Не? Это как Чиф и районы, что он крышует, только круче, натюрлих. Понял?
– Ага. Мы сейчас в метро идем?
Хаунд хрюкнул от удовольствия: такую наглость и лихость ему доводилось видеть нечасто.
– Мы – нет. Я – так уж точно. Тебя там, Зуб, могут без всяких церемоний повесить, йа.
– Как повесить?
– За шею, натюрлих. Веревку на шею, узел сбоку, саму – через блок, двое резко тянут и наматывают на штырь конец. Отработанная технология, йа. Зрелище незабывемое: человек висит, сучит ногами и руками, краснеет, синеет, чернеет и, как следствие пережатия дыхательного горла и основных сосудов, снабжающих кислородом мозг, окочуривается. Дер тод, очень некрасивая и мерзкая, врагу не пожелаешь.
Зуб, переварив услышанное, невольно коснулся рукой горла, сглотнул и шмыгнул носом.
– Ну, ладно…
Глава восемнадцатая. Разные грани непростых человеческих натур
– Здравствуй, Хаунд.
– Гутен таг.
Спортивная к обеду, как всегда, наполнялась людьми под завязку. Сторожа на лестнице, проверив Хаунда для вида, посторонились.
Дух войны, витающий повсюду в воздухе, здесь не ощущался. Абсолютно. Метрошники жили себе, стараясь заполнить серые будни не менее серыми делами.
Мало кто думал о таком и тогда, пару десятков лет назад. Война? Я вас умоляю, о чем вы… Жить в метро?! Чо за бред вы тут несете… Мне убирать свиное дерьмо, копошиться в грибницах, посадках лука и топинамбура, мне?! Я же… Я… Твою…
А сейчас, на платформе, всем было без разницы – кем являлась во-о-он та личность. Наплевать. Менеджер среднего звена, бухгалтер, кадровик, секретарь, инженер по надсмотру за исполнением требований внутреннего трудового распорядка, инженер по технике безопасности, кассир, продавец, мясник… извините, прям мясник? И ножи точите и туши разделываете? Вы нам нужны, извольте отправиться на Клиническую и поучиться на медбрата с возможностью в дальнейшем помощи хирургам-недоучкам, а то они порой, когда старшие умелые товарищи заняты, не могут соединительную ткань от мускула отделить, если необходимо… ну, если впрямь необходимо… почему в моргах не пропадали, помогая прозекторам? Да кто их знает-то, так вот как-то вышло…
Беда сразу делит человеков на людей и людишек. Не умеешь особо ничего делать руками, но есть характер и воля? Найдешь, чем заняться. Сидела на попе ровно, перебирая бумажки, но дачу любила? Фермы и оранжереи созданы для тебя… что значит, не хочу?
А чего это вы делаете с шаровым краном и запоркой? Мастерите водоотвод, чтобы дети могли хотя бы руки мыть? Хм… а не желаете поучаствовать в жизни общины? Ну, да, первое время дневать и ночевать будем в коммуникациях, туда-сюда, проверки, наладки… да, конечно, за семью не переживайте, нет-нет… так, поставьте… вон ту женщину и мальчика?.. вон ту женщину и мальчика на довольствие патруля… не орите, гражданка… чем заниматься?.. Вы что умеете? Воспитатель? Очень хорошо, вот прямо сейчас и соберем детей, чтобы они под вашим чутким руководством вели себя подобающе. А родителей? Ну, как куда? Вот вам кирка, две лопаты и лом, извольте идти вон с тем хмурым гражданином, вооруженным АК, и рыть в указанном месте канаву нужной глубины. Зачем? За надом.
Хаунд иногда даже восхищался современной администрацией, особенно если та не перебарщивала с желанием из руководителей добраться в цари. Ну, или царицы, тут уж как выходило, йа.
Люди, к сожалению, порой не готовы ко многому, а уж к сложностям, терпению и жертвенности – так особенно. И, даже пройдя через лишения и беды, мигом забывают о прошлом, глядя на других бедолаг, как на скот, рабочие руки или просто как на говно. Но это лучше, чем если на кого-то смотрят как на полуфабрикат, состоящий из антрекотов, филеек, рулек и прочей мясной нарезки.
Спортивная, выживающая давно и привычно, в этот серый, совершенно не похожий на майский, день, жила своей обычной жизнь.
Дети, выполнив задания с уроками, уже носились взад-вперед, мешая и толкаясь.
Наказанные граждане, звякая позорными цепями, идущими от ошейников к поясам, мели, чистили, мыли и таскали что-то там. Хаунд, по опыту и никак не желавшей подчиняться памяти, прекрасно понимал – «что-то там» всегда найдется, было бы кого припахать.
У многих шалашей, палаток и картонных домишек вовсю пыхтели дымками жаровни. Несколько бродяг, без роду и племени, пригретых станцией, сидели у лестницы, тоскливо косясь на шипящее и булькающее под руками хозяек. Смотрели и пускали самую настоящую голодную слюну.
В закрытом тоннеле грохотали ремонтники. Откуда-то сверху доносился стук, явственно говоривший о заботе Клопа о населении. Чем там могли стучать? Да только вентиляцией, не иначе.
Вдалеке, у закрытого вестибюля, в своих палатках собирались аристократы, и даже отсюда было хорошо слышно недовольное скрипение Марьпалны.
А по путям особо провинившиеся катили большущую ванну на колесиках, прикрытую сверху туго натянутым брезентом. И как бы ни торопились товарищи-ассенизаторы, запах от них, ставших на неделю золотарями, выгребавшими общественные сортиры, шел тот еще…
Хотя даже это не мешало хозяйкам мешать и переворачивать свое варево-жарево, бродягам пускать слюну, а тем, кто был богат на монету, закрывать за собой клапан палатки «Ни рыба ни мясо…». И Хаунду следовало идти туда же. Только вот постоянное желание полюбоваться броуновским движением станции удерживало.
Терять время, конечно, не стоило, но и торопиться было опасно. Само место, где его женщину будут завтра передавать каким-то ушлепкам, было опасно: много открытого пространства, засядь хороший стрелок где подальше – и все может провалиться. По-настоящему толковых стрелков в городе было не так много, и Хаунд знал о каждом. Только легче не становилось от такого понимания, йа.
Но беспокоило его и кое-что другое. Вернее, кое-кто, натюрлих. Кто-то, кому мутант хотел выдрать язык прямо руками. Чиф.
Внутри «Ни рыбы…» воздух пропитался парами спиртного, запахами пота, табака и засохшей крови, исходившими от братии, густо сидевшей за столами. Хотя слово «густо» сейчас казалось почти кощунственным – сталкеров-то было тут не так много. Оно и верно, рихтиг, война на носу, нечего им прохлаждаться.
Лукьян оказался рядом не сразу – ходил, разговаривал, балагурил, подсаживался ко всем. Опасался, сразу видно было, и опасался все же своих – что могут сдать, йа… Люди-люди…
