– Да нет, этого точно не повторится. Понимаешь, я много лет жила под страшным давлением, будто под холодной коркой моего сознания клокотала раскаленная лава. Я напрягала все силы, силясь сдержаться, но теперь наружный слой лопнул, трещина расширилась, лава вытекла, и давления больше нет…
Он смотрел на нее. Повисла тяжелая пауза.
– Мэддокс, – тихо сказала Энджи, – у меня уже все прошло, ты должен мне поверить.
– Завтра поговорим. – Он нежно поцеловал ее и выключил свет.
Но когда Энджи наконец задремала в его объятиях, обнаженная и теплая, – яхта мерно покачивалась, Джек-О похрапывал, старый пропановый обогреватель громко щелкал всякий раз, когда термостат подавал сигнал, что кабина слишком остыла, – в голове кто-то шепотом запел колыбельную. Послышалась музыка с каким-то металлическим призвуком, становясь все громче и громче:
– «Жили-были два котенка… Серые в полоску… Все дети, даже шалуны, закрыли глазки, только ты не спишь…»
От этой музыки в Энджи распространился глубокий беспричинный страх, клубясь холодной, угрожающей безумием чернотой и подтачивая ее уверенность в том, что она справится.
╬
Глава 65
Воскресенье, 17 декабря
Энджи вышла на маленькую кухню во вчерашней одежде, связав волосы в аккуратный хвост. Ей страшно хотелось под горячий душ, но еще больше хотелось поговорить.
Мэддокс накрыл стол на двоих. Он стоял спиной к ней, переворачивая омлет. Заваривался полный кофейник кофе. Джек-О хрустел собачьим кормом у ног хозяина.
– Привет, – сказала Энджи.
– Привет. Выспалась? – Мэддокс повернулся со сковородкой в руке, принес ее к столу и не поднимал глаз, раскладывая омлет по тарелкам. В душе Энджи ожила вчерашняя тревога: почему Мэддокс избегает ее взгляда?
– Еще как, – солгала она. Всю ночь ее мучили кошмары о том странном месте, где она побывала с помощью Алекса.
– Порубаем, что ли? – сказал Мэддокс, присев к столу, и, улыбнувшись, наконец-то поглядел на Энджи: – У меня так отец говорил. Кушать подано, ешь, пока горячее.
Энджи не шевельнулась, изучая его лицо. Улыбались только губы, глаза оставались серьезными. На нем джинсы и красивая рубашка без галстука. Одет для работы, но менее формально, чем обычно… Она вспомнила, что сегодня воскресенье.
– Мэддокс!
– Сядь, – повторил он, наливая кофе в две кружки, но тут же, будто осекшись, поглядел на нее: – Как ты себя чувствуешь?
– Как огурчик. А ты?
Его рука замерла, улыбка исчезла.
– Нам нужно поговорить, – тихо сказала Энджи.
– Я помню, но сейчас мы поедим. – Мэддокс взглянул на часы, берясь за нож и вилку.
Энджи нехотя опустилась на стул.
– Ты едешь в управление, – начала она. – Посматриваешь на часы. В деле наметился какой-то прогресс, раз тебе не терпится попасть на работу.
Энджи чувствовала себя исключенной, забытой, словно ее отделяла от остальных целая пропасть. Ее охватило тоскливое предчувствие.
– Да. – Мэддокс отпил кофе, отрезал кусок омлета и отправил его в рот: – Вчера Джейден Нортон-Уэллс добровольно сдал образцы ДНК. Санни обещала к утру подготовить для нас результаты.
У Энджи глаза полезли из орбит:
– Что?!
– Ешь, – сказал Мэддокс, кивнув на тарелку.
– Зачем? Мне что, тоже нужно торопиться? Я еду с тобой, Мэддокс?
Он отложил вилку и нож и встретился с Энджи взглядом. На лице отразилась внутренняя борьба – лоб пошел морщинами, две глубокие вертикальные складки залегли по сторонам рта.
– Ты избегаешь этого разговора. Избегаешь меня. Этот чертов нервный срыв… Ты меня пугаешь, потому что я тебя таким не видела. Мне казалось, ты вилять не станешь, скажешь прямо, как есть. Нам очень многое нужно обсудить.
– Прости, Энджи, я… – Мэддокс глубоко вздохнул. Порывы ветра раскачивали яхту. – Я не знаю, как поступить. Я в такой ситуации впервые. Я двумя руками за тебя и…
– Но не знаешь, что со мной делать? Ты отобрал у меня табельное оружие. Ты знаешь о моем психическом состоянии такое, о чем обязан доложить начальству. Мы переспали друг с другом. Напарники! А на меня ведь уже пытались повесить гибель напарника. Это об этом говорили в управлении? Как ты объяснил синяки на лице, что рассказал про меня? Что сказали Лео, Хольгерсен и остальные, когда я не пришла? Рвали меня на клочки, как шакалы? Дождались своего часа, наконец? – Ее голос звучал сипло, глаза щипало от слез. Самое худшее в метафорической трещине и излившейся лаве состояло в том, что теперь, без толстой корки, Энджи все чувствовала и от этого становилась слабее. Ей уже хотелось его одобрения, веры в нее. Да, ночью она попробовала слабость и покорность, и это оказалась прекрасная, трепещущая и хрупкая штука, но Энджи не была уверена, что сможет быть такой постоянно. Она глядела на Мэддокса, и в ней росли воинственность и отчуждение.
– Ненавижу, – отчеканила она. – Ненавижу, когда мне от кого-то что-то нужно. Я обойдусь. Прости, что поставила тебя в такое положение, конечно, это нечестно. – Она приподнялась: – Лучше будет, если я сама…
Рука Мэддокса, большая и теплая, властно легла на ее руку:
– Энджи!
Сердце гулко застучало. Энджи слышала ток своей крови. Ветер задевал фалами о мачты, волны плескали о борт. Время исчезло – прошлое, настоящее… неопределенное будущее…
– Выкладывай, Мэддокс, – тихо сказала она. – Давай по пунктам, если иначе не можешь. Так я вытянула правду из отца. Я справлюсь. Лучше без обиняков – я сейчас не выдержу намеков, недомолвок… Неизвестности…
Он взглянул ей в глаза. Энергия исходила от него ощутимыми волнами. Кивнув, Мэддокс отодвинул тарелку, тяжело вздохнул и провел рукой по волосам.
– Базьяк отстранен до окончания внутреннего расследования.
Энджи заморгала и медленно опустилась на скамью:
– Продолжай.
– Понятия не имею, что у них на него есть, но об отстранении объявили в пятницу. Отчасти поэтому я решил вытрясти из Нортона-Уэллса добровольный анализ ДНК.
– А кто вместо Базьяка?
Мэддокс промолчал.
– Ты?! – Мир Энджи снова накренился на своих осях. Она почувствовала себя преданной. – Теперь ты мой начальник?!
– Слушай, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь…
– Нет, ты не понимаешь!
– А мне кажется, понимаю. Я с тобой переспал, я о тебе многое знаю. Я не стал вчера говорить – тебе и без того было о чем подумать, не хватало еще, чтобы…
– А ты мне нянька, что ли? Решаешь, что мне нужно услышать, а что нет?
Добровольный отказ от контроля и покорность в сексе еще ладно, но на работе?! Это уже совсем другое. Энджи сглотнула сжатым горлом. Уши заложило. Нахлынула клаустрофобия. Сосредоточься. Не уступай. Она снова вскочила, не в силах сидеть в этой тесной каюте, в этой крошечной яхте-качалке…
