Ни в одной из бесед о Нелл Стоун никто никогда не упоминал, что она такая хрупкая или болезненная. Она протянула мне руку, с едва зажившим порезом поперек ладони. Ответить рукопожатием означало бы растревожить рану. Улыбка ее была искренней, но лицо землистое и глаза подернуты пеленой боли. Личико маленькое, глаза огромные, дымчатые, как у кускуса, мелкого сумчатого, которых детишки киона держат в качестве домашних зверьков.
– Вам больно. – Я чуть не сказал больны. И коснулся ее ладони вскользь, едва задев.
– Ранена, но не убита. – Она выдавила смешок. Прелестные губы на изможденном лице.
Как только кровь перестанет течь, зазвучало в моей голове продолжение баллады, я в битву ринусь, меч обнажив
[8].
– Как чудесно, что мы вас застали, – сказал Фен. – Думали, вы уже покинули эти места.
– Должен был. Полагаю, мои киона праздновали бы неделю напролет, если бы я свалил. Но вечно надо воткнуть на место еще один последний кусочек пазла, даже если он абсолютно неподходящей формы.
Они дружно рассмеялись, и глубоко сочувственное понимание целительным бальзамом пролилось на мои истрепанные нервы.
– В поле всегда так бывает, верно? – улыбнулась Нелл. – А потом возвращаешься – и все складывается.
– Разве?
– Если закончил работу, то да.
– Ой ли? – Придурковатая интонация в моем голосе была определенно лишней. – Пойдемте выпьем. И поедим. Хотите есть? Ну конечно, должны хотеть. Присядем? – Сердце колотилось где-то в горле, и я не мог думать ни о чем, кроме как удержать этих двоих. Я чувствовал выпирающее зобом из меня одиночество и не находил способа скрыть его.
В дальней части зала нашлось несколько свободных столиков. Сквозь клубы табачного дыма мы направились к столику в самом углу, пробираясь между белыми полицейскими и золотоискателями, быстро напивавшимися и орущими друг на друга. Оркестр заиграл Lady of Spain
[9], но никто не танцевал. Я подозвал официанта, указал на столик и попросил принести нам ужин. Они шли передо мной, Фен первым, далеко впереди, а Нелл отстала, прихрамывая на левую ногу. Я шел вплотную следом. Голубое хлопковое платье было сзади помято.
В моем представлении Нелл Стоун была старше, пожилой почтенной дамой. Я не читал книгу, сделавшую ее знаменитой, – книгу, после которой при упоминании ее имени в воображении возникали картины сладострастных сцен на тропических пляжах, – но я представлял американскую домохозяйку посреди сексуальных эскапад на Соломоновых островах. А эта Нелл Стоун оказалась почти девочкой с хрупкими руками и густыми волосами, заплетенными в толстую косу.
Мы устроились за маленьким столиком. Над нами нависал мрачный портрет короля.
– Откуда вы сейчас? – спросил я.
– Мы начали в горах, – ответила Нелл.
– В высокогорье?
– Нет, в Торричелли.
– Провели год в племени, у которого нет даже самоназвания.
– Мы назвали его по имени ближайшей горы, – сказала Нелл. – Анапа.
– Будь они покойниками, и то были бы менее скучными, – фыркнул Фен.
– Милые и кроткие, но очень слабые и истощенные.
– Удушающе тупые, хочешь ты сказать, – уточнил Фен.
– Фен почти весь год провел на охоте.
– Это был единственный способ не сдохнуть с тоски.
– А я проводила время с женщинами и детьми в огородах, дававших пропитание, которого едва хватало для выживания деревни.
– И вы прямо оттуда сейчас? – Я пытался вычислить, где и как она умудрилась прийти в такое жуткое состояние.
– Нет-нет. Мы покинули их в?.. – Фен обернулся к жене.
– В июле.
– Спустились пониже и перебрались поближе к вам. Нашли племя ниже по Юату.
– Которое?
– Мумбаньо.
Я о них не слышал.
– Грозные воины, – сказал Фен. – Бьюсь об заклад, могут потягаться с вашими киона. Внушают ужас всем племенам вверх и вниз по Юату. И друг другу.
– И нам, – сказала Нелл.
– Только тебе, Нелли.
Официант принес ужин: мясо, картофельное пюре и крупные желтые английские бобы – ровно такие, каких я надеялся никогда в жизни больше не видеть. Мы жадно набросились на еду и на беседу, упиваясь тем и другим, с набитыми ртами, не заботясь о том, чтобы дослушать собеседника. Мы перебивали друг друга, встревали с вопросами и замечаниями. Громили друг друга аргументами, хотя, пожалуй, они, поскольку их было двое, одерживали верх. Судя по характеру вопросов – Фен о религии и тотемах, церемониалах, способах ведения войны и генеалогии; Нелл об экономике, продуктах питания, системе управления, социальных структурах и воспитании детей, – я сказал бы, что они старательно разделили сферы интересов, и ощутил укол зависти. В каждом письме, отправленном на кафедру в Кембридж, я просил прислать мне напарника, какого-нибудь юного исследователя, только приступающего к изысканиям и нуждающегося в ненавязчивом руководстве. Но все стремились застолбить собственные участки. Или, возможно, хотя мне очень горько это признавать, они учуяли в письмах болотистую слякоть моих идей, застой в работе и держались подальше от этого.
– Что случилось с вашей ногой? – спросил я ее.
– Растянула, поднимаясь в горы к анапа.
– Что, семнадцать месяцев назад?
– Им пришлось нести ее на палке. – Фена позабавили воспоминания.
– Они завернули меня в банановые листья, так что я стала похожа на связанную свинью, которую собираются зажарить к обеду. – Они с Феном внезапно громко расхохотались – так, будто прежде им не довелось посмеяться над этой историей. – Большую часть времени я болталась вверх тормашками. Фен ушел вперед, добрался до места на день раньше, и от него не было ни слуху ни духу. Потребовалось больше двух сотен носильщиков, чтобы перенести наверх все наше снаряжение.
– У меня единственного было оружие, – уточнил Фен. – Нас предупредили, что засады там нередки. Эти горные племена голодают, и всю еду мы несли с собой.
– Должно быть, сломали, – заметил я.
– Что?
– Лодыжку.
– Да. – Она взглянула на Фена – с опаской, как мне показалось. – Полагаю, так.
Я заметил, что она не ест, хотя мы с Феном уже закончили. Еда просто была размазана по тарелке.
За моей спиной грохнулся стул. Пара багроволицых служак схватили друг друга за грудки, вцепились в мундиры, пошатываясь, как подвыпившие танцоры, потом одному удалось высвободить руку, и он стремительно и крепко заехал кулаком в зубы другому. К тому моменту, как их растащили, физиономии обоих выглядели так, словно по ним прошлись садовыми граблями, и руки у обоих были измазаны кровью противника. Шум нарастал, концертмейстер призывал публику еще потанцевать, грянула бодрая музыка. Но никто не реагировал. В другой части зала вспыхнула очередная драка.
