Забились, заржали от боли на дороге раненые кирасирские лошади, попадали кеглями серые фигурки гвардейцев, упали наземь яркие цветные знамена… Чистый девственный снег окрасился красным.
По броне в ответ активно застучали пули гвардейцев, сковыривая краску и настолько противно свистя над головой, что инстинктивно хотелось упасть обратно в бронированное чрево самоходки. Укрыться. Но боевой азарт помогает преодолевать животный страх. Сейчас выясним кто кого? Техника или тупая людская масса, у которой уже отстрелили голову. Офицеров что-то больше не видно, а так активно сабельками махали. Так махали…
Передовой батальон колонны, вопреки моему ожиданию выставив штыки, рванул бегом в атаку на бронированные машины. Прямо под картечный выстрел «артштурма». В упор.
Меня накрыла эйфория боя. Я стрелял, менял диски и снова стрелял, распевая во всю глотку: «гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход…»
Приподняв бульдозерные отвалы как дополнительную защиту от вражеского огня, мы с «артштурмом» набирая скорость, двинулись по шоссе на соприкосновение с противником. Я боялся только одного, что нам патронов не хватит. Нет… Еще я опасался, что на скользкой брусчатке слетит гусянка и обездвижит «артштурм» у которого наведение вооружения только всем корпусом.
Видно было, как около расстрелянной артиллерийской батареи танкетки перерезали гвардейскую колонну и уже утюжили пехоту, а белые силуэты штрафников копошились у пушек. Захватить батарею не удалось. Точнее захватить-то ее захватили, а вот вывезти нечем. Всех лошадей побили. Красивые были кони, породистые… Черные как смоль с белыми мохнатыми «чулками». Жалко…
Когда бронетехника стала давить валяющиеся на дороге трупы и дико орущих из-под гусениц раненых, оставшееся в живых фузилеры первого гвардейского батальона встали на колени в снег по обочине шоссе и заложили руки за головы. Сдаются.
Остаток пехоты, той, что шла за артачами, во все лопатки, убегая обратно в город, устроила давку в воротах, столкнувшись с выходящим из столицы батальоном.
Вот так и рождается танкобоязнь.
«Вдруг как сослепу задавит, ведь не видит ни черта»
[4]
«Коломбина», выехав вровень с наступающей цепью штурмовиков, угощала бегущих фузилеров осколочными гранатами с толовой начинкой. Гвардейцы от ворот побежали уже во все стороны.
Паника страшная вещь.
В столицу мы влетали на плечах бегущего противника. И самой большой проблемой для нас стала давка встречных потоков гвардейцев уже в самом городе на узкой улице щедро осыпаемой шрапнелью.
Я бросил давить пулеметную гашетку и посмотрел на часы. Все сражение заняло двадцать две минуты. Поле боя осталось за нами.
Рецкие штурмовики не торопясь формировали штурмовые группы перед броском в город. К ним подтянулись с кромки леса снайпера. Стандартная, сложившаяся уже штурмовая группа: унтер с автоматом, снайпер, пулеметчик с ручным «Гочкизом-Р» и помощником, таскающим за ним запасные диски, два сапера и пять автоматчиков с пистолетами-пулеметами. У каждого по десять гранат в сухарной сумке. У саперов еще толовые шашки, провода и «адская машинка» для подрыва в ранцах.
От охотничьего городка выезжает наш последний резерв — гвардейские саперы на санях, заранее определенные при удаче в трофейную команду. На дороге сейчас богато ништяков валяется — не бросать же их. Да и пленных пора организовывать пока они не очухались. Не отвлекать же на их конвоирование боевые группы.
«Коломбина» слегка скользя всем корпусом на повороте по мерзлой брусчатке шоссе, вышла на прямую наводку и стала долбить картечью вдоль улицы сквозь ворота.
«Элика» со своей закрытой позиции, как и положено порядочной гаубице, добавляла навесным огнем по городским тылам мятежных гвардейцев.
Штрафники, зачистив батарею, оглядевшись и обрубив постромки павших лошадей, впряглись вместо них по десятку организмов в зарядные ящики, с матерками подтаскивали самоходчикам трофейные боеприпасы. Могут же аристократы когда хотят и поработать. Как нормальные мужики.
Я остановил БРЭМ, слез с брони на землю, прихватив автомат в правую руку, левой схватил за шкирку коленопреклоненного на обочине гвардейского фельдфебеля, поднял на ноги и сунул ему в руки свою запасную портянку. Приказал.
— Иди в город, скажи там своим, что тех, кто будет тихо сидеть в казармах, мы не тронем. А кто будет сопротивляться законному императору, казним как предателей. Без жалости. Без суда и следствия. Это я сказал — Кровавый Кобчик.
И я снял с гвардейца на всякий пожарный ремень с револьвером. Я не оглядывался, просто знал, что Ягр меня прикрывает с автоматом. Потому и вел себя так нагло в окружении пленных, многие из которых могли быть вооружены.
— Иди, — подтолкнул я фельдфебеля в спину.
Здоровенный бугай красавец-брюнет с голубыми глазами этот фельдфебель неуверенной походкой, осторожно обходя многочисленных убитых, пошел к городским воротам. В самих воротах, будто кто из него вынул позвоночник. Белая портянка волочилась за ним, но он крепко ее сжимал в опущенном кулаке. Он все не мог понять, что это такое вдруг произошло так быстро, моментально выломив его из привычной картины мира. Маршировала гвардия немалой силой, подавляя всех вокруг своей крутизной… И вдруг всё… Половина мертвыми валяется на дороге, а сам он в снегу у обочины тракта стоит на коленях, закинув ладони на затылок. И ему страшно до мокрых штанов.
Первые две роты фузилёрного полка мятежной гвардии полегли практически поголовно. Как и конная батарея, на которую обрушился основной удар. В ней не осталось никого выжившего из орудийной прислуги. В других ротах тоже богато покосило солдат пулеметами.
Офицеров в колонне не осталось ни одного на ногах. Кто не убит, тот настолько ранен, что стоять не может.
Большинство трупов гвардейцев лежали на дороге как живые — штатные пульки маленькие, шрапнельные поражающие элементы тоже не с кулак размером — застыли, глядя недоумевающими голубыми глазами в стылое хмурое небо. Как бы укоряя: «а нас-то за что?». Фигуры их больше всего напоминали сломанных оловянных солдатиков, настолько аккуратно подогнана была их парадная амуниция. Ремни и подсумки белой кожи. Даже подковки сапог у всех были прибиты под одинаковым углом.
Подошел к сдающимся гвардейцам на другой обочине тракта. Их было много. Сотни человек. Где в рядок. Где кучками. Стоят на коленях, головы опущены, руки подняты, винтовки на дороге валяются. На бронеходы даже смотреть боятся.
Ближний ко мне гвардеец — дядька в возрасте лет за тридцать с нашивками ефрейтора сверхсрочника, брызнул в меня снизу вверх расфокусированным взглядом белесых глаз и негромко зашептал, запричитал заевшей патефонной пластинкой.
— Не надо меня давить… Не надо меня давить… Не надо меня давить… Нельзя меня давить… Лучше просто застрелите, сделайте такую милость…
