— Ненавижу! — заорал Тортфорт и поднял автомат.
Что-то перестал мне нравиться этот глобус.
Громкий металлический щелчок показал, что и у врага тоже кончились патроны. Уф-ф-ф-ф-ф!.. это ж какая эйфория сразу окутала всего меня.
— Стой там, где стоишь, если жить хочешь, бывший майор, — крикнул я и достал из кобуры "миротворец", передернул затвор, одновременно подталкивая спиной своих присных, вдавливая их в поляну меж деревьев с метками, которые я оставил, когда попал сюда, в этот мир. Не забывал при этом Тортфорта держать на мушке.
Тортфорт тут же бросил свой автомат в снег. Не герой. Правильно от него Илгэ детей не хотела.
Что ж… Надо попробовать…
Вряд ли Тортфорт тут один. Подозреваю, что другие, жаждущие нашей крови, просто отстали.
Я взял на сгиб левой руки Митю, продолжая целиться в Тортфорта, хотя попасть в него даже из "миротворца"… через то расстояние, что нас разделяло весьма проблематично.
— Элика, встань передо мной и прижмись ко мне, — попросил я, когда мы оказались ровно между тремя метками на стволах треугольником по краю поляны.
Руку с пистолетом, направленным на Тортфорта, я положил жене на плечо.
— А теперь мы, закрыв глаза, резко садимся на корточки, — выдал инструкцию.
— И что будет? — откликнулась Элика.
— Если всё срастётся, то спасёмся, — усмехнулся я в ответ.
— Мы попадем в твой мир ушедших богов? — спросила жена с невнятной надеждой.
— Да, — ответил я, хотя не был на сто процентов в этом уверен. — И… на счет три. Присели. Раз…
Глаза Тортфорта были как у волка, который в кустах какает. Он умудрился, пока я разговаривал с женой, вдвое сократить расстояние между нами. И я, прежде чем присесть, в него выстрелил.
Ненавижу гада.
— Получилось, значит, — протянул я по-русски, озираясь на стоящие окрест нас зрелые березы сталинской еще посадки по проекту "Преобразования природы". Голые ветки на фоне рыхлого снега напоминали японские гравюры. Ноябрь где-то. Или март. Только уже или еще — не понять. Снег вокруг, но не холодно. Так… плюс-минус ноль.
— И никаких Тортфортов, — усмехнулся грустно. И непонятно было: попал я в него или не попал. Его удача…
Есть такой старый анекдот. Чемпион по пулевой стрельбе стоит у памятника Пушкину и недоумевает. "Как же так… Несправедливый мир. Попал-то Дантес, а памятник стоит Пушкину?"
— Что ты говоришь? — переспросила Элика по-рецки.
Я и не заметил, что бормочу все это себе под нос. По-русски. Причём, не отводя ствола от того места, на котором мы проявились. Вдруг Тортфорт сдуру рванёт за нами?
— Здравствуй мир ушедших богов, будь он неладен, — перешел и я на рецкую мову. — Ну, что ж давно тебя надо познакомить с моей мамой, — поцеловал я жену в нос. — Пойдём-ка, милая, в сторонку от этого места, а то засосет, не дай бог, ещё обратно под пули.
Тут мой взгляд упал на пулемет, валяющийся недалеко в снегу. Ручной "гочкиз". Мой. От ведь незадача… Вроде как далеко я его зашвырнул. Нехорошо. Как сейчас примут нас в Павшино менты по белы ручки, так и срок мне впаяют за незаконное ношение. Плюс "три гуся"
[23] за незаконное изготовление оружия — аналогов-то его в нашем мире нет. И Элике тоже — с её плеча свисал левер на хорошем кожаном ремне. Какие тут два патрона, которые менты подбрасывают из жадности, но чтобы можно было честно написать в протоколе "боеприпасы" во множественном числе? Ничего им и придумывать тут не надо. Все налицо.
Огляделся. Нашел место.
Отцепил от ранца малую пехотную лопатку и стал отгребать снег.
А потом еще срезать дерн и долбить смерзшуюся землю.
Элике наказал стоять на атасе и внимательно смотреть по сторонам, чтобы не застукали меня за этим занятием. А сам копал и копал, отбрасывая землю на кусок брезента, запасливо положенный в ранец ещё на хуторе в горах Реции. После первого штыка пошло легче. Земля не успела промерзнуть в глубину.
Землю относил в брезенте метров за двадцать в разные стороны и прикапывал под снег.
Через час в яму наконец-то упал пулемет с последним пустым диском, левер Элики и её же патронташ, мой "миротворец", снятый с ремня в кобуре и запас патронов к нему, дерринджер Элики, который она хотела припрятать, но не посмела меня ослушаться.
Вроде всё. Больше у нас ничего такого криминального нет. Разве что кортик. Но я с ним не расстанусь — наградной, сойдет за исторический раритет. Да и спрятан он хорошо в потайном кармане бекеши, в который можно залезть как изнутри, так и с наружного кармана.
Брезентовую сумку от пулеметных дисков решил оставить. Будет хоть куда пластиковую соску минеральной воды положить. Дорога дальняя и о ребенке надо заранее позаботиться.
— Зачем ты закапываешь наше оружие? — с тревогой спросила жена. — Чем мы себя защищать будем?
— Оружие нас в этом мире не защитит, — пояснил я. — Наоборот. Нас разлучат и посадят по разным тюрьмам, а сына отдадут в приют. Власти здесь запрещают народу носить оружие. Боятся.
— Чего бояться? — не поняла женщина.
— Вооруженный народ — вольный народ.
— Если здесь всё так плохо, то зачем мы сюда пришли?
— У нас выхода не было. Или верная смерть там, или сюда. В любом случае прости меня за то, что разлучил тебя с родными.
— Я уже говорила тебе, что ты моя родня. На всю жизнь, — и как ударила меня сапфировым взглядом.
— Говорила. Помню, — смутился я.
— Вот и не спрашивай меня больше об этом. Кто ты здесь?
— Крестьянин. У моей семьи здесь хутор.
— Не жалко тебе бросать свои города и заводы?
— Я тебе так скажу… древней мудростью моего народа: не жили богато — не хрен привыкать.
— По крайней мере, в этом мире ты не сбежишь от меня воевать, — обрадовалась жена. — И города строить не уедешь. И детей будешь делать только мне.
— Кто знает, как жизнь вывернет… — только и смог я ответить. — Могу гарантировать только то, что добровольно никуда я от тебя не денусь. А вообще с войны всегда возвращаются домой, и занимаются мирным трудом.
Присыпал я ямку землей, утрамбовал, аккуратно уложил обратно смерзшийся дерн, завалил обратно снегом, даже утоптал его слегка. Потом понял, что сделал глупость и снова накидал снега с ближайших сугробов. Всё равно идиотская маскировка. Вокруг наших следов не меряно.
Тут Элика решительно расстегнула на своем ранце ремни и сдернула свернутую в рулон кошму. Расстелила на снегу и стала выкладывать на неё запасенную в дорогу снедь.
