Посадили всю бригаду рымбари в баркасик, инструмент ее туда же скидали и оттолкнули баграми от берега. Тут и ветер засвистел, понес баркас от берега в открытое Онего.
А Фаддея в дом к тетке Лукерье принесли, на перину уложили. Через час в себя пришел да как заплачет!
– Видел я, люди добрые, – говорит, – муку смертную, слышал скрежет зубовный и чуял запах серы. Разверзлась под костром земля, холодом повеяло, и встал туман выше елей. Заблудились души ватажников в этом тумане, и так мне стало жалко их, ну прям до невозможности!
Потому что души их совсем не то, что их личины и тела. Вот Полотно этот – злодей и каторжанин, а душа его – малый ребенок один в пустом доме. Ищет он маму с отцом, хочет к ним, зовет их, потерял и плачет, ходит по комнатам и не может найти. Двери под ветром хлопают, страх и одиночество его мучают. Тоскует по маминой любви, по отцовской доброте, а что делать, куда шлепать босыми ногами, не знает. Так и другие ватажники, словно дети, заблудившиеся в темноте…
– Пожар, что ли? – раздался удивленный голос за Лукерьиным окном.
Поглядели старики: алхимика Абрамова дом горит вроде. Не горит даже, а так, коптит. Дымится, одним словом, и через окна розовеет. Убежали мужики на пожар, старики ушли. Одного оставили Фаддея.
Через полчаса вернулись. Тремя ведрами залили, потушили, говорят. На полу только ожог, а самого лекаря Евгения так и не нашли. Нахимичил и исчез. Как сквозь землю. И лодка-то на месте! Не сгорел же, как газета?
– Ну что, Фаддей Ермолаевич, как самочувствие? – спрашивают.
– Жить-то буду, а вот сивуху пить – навряд ли, – отвечает.
– А что же ты, дружище, про ватажников нам рассказал, а своего ада так и не видал?
Разжал Фаддей ладонь, убрал в карман медальку и вздыхает:
– Кто говорит, что не видал? Это и был весь мой ад. А может, даже и не весь еще. Теперь поеду, найду бригаду, авось успокоить их смогу. Иначе самому не будет покоя.
Утром собрал Фаддей котомочку, оттолкнулся от берега в знахарской лодчонке.
– Не страшно ли тебе, Фаддей Ермолаевич, в этаком корыте выходить в открытое?
– Раз уж видел тьму кромешную, стыдно воды бояться. И коль алхимик в корыте с чертями сюда добрался, так и я с Божьей помощью не пропаду.
Сказал и поехал. В сторону Петровской слободы вроде бы. Говорят, много добра людям сделал…»
* * *
Ох и запоздала весна в этом году! На целый месяц позже пришла. Озерный лед в конце апреля был еще толстым, с еловую колоду. Снег лежал на нем плотными барханами и терпеливо молчал под хилым солнцем, порой искрясь, как Млечный Путь морозной ночью. Ни чаек, ни скворцов, ни одного теплого, похожего на весенний ветерка. Небо тоже холодно синело, пряталось за линялыми облаками.
Рымбари с помощью Василей-лесорубов починили-таки церковь, оставив косметические мелочи на лето, а лесорубы Васили при поддержке рымбарей заготовили гору леса и притащили ее трактором на мысовину, на предполагаемое место новой стройки. Туда, где черный ельник переходит в скалы змеиного жала, что лижет лед озера, и где под снегом остались только вереск и замшелые камни стародавней крепости.
Закончилась первая вахта лесорубов, и, пока лед не ослабел, они отбыли домой. Забрали с собой топоры и пилы, потащили трактором бытовку на санях и скрылись в снегах, растворились в синеве дальнего берега, словно их и не было. Тепло проводили их рымбари, снарядили в дорогу икрой и горилкой и остались ждать и глядеть, как истает лед, утечет в воду снег вместе с грязью и зазеленеет остров ольховой да березовой дымкой, зацветет мать-и-мачехой и одуванчиком. Ждать и глядеть, когда прибудет олигарх Рождественский, или как его там, и решит, строить здесь курорт, турбазу или ограничиться охотничьим домиком.
Пока шел ремонт церкви и рубился лес на дом, в Рымбу частенько заезжал главный охранник олигарха, точнее глава его службы безопасности, нелегальный контрразведчик Игорь. Известно ведь, говорил Слива Мите и Волдырю, что уж эти-то сотрудники бывшими не бывают, а являются либо действующими, либо законспирированными. Никто не знал ни фамилии Игоря, ни даже его отчества, только терла глаз его добрая усмешечка под аккуратными усами да задумчивый прищур, седоватые виски и ухоженные ногти. «Быть можно дельным человеком…» – пробормотал как-то случайно Волдырь, но, откуда это, вспомнить не смог.
Раз в неделю Игорь прилетал на снегоходе, как на звездолете, и всегда заходил на чай к Любе с Митей. Откуда и время-то у него на это берется, удивлялись мужики, будто нету других дел. Поначалу он был недоволен тем, что лесорубы взялись помогать рымбарям с ремонтом, но Люба вроде бы убедила его с помощью блинов и скромных улыбок, что ремонт дешевле новостройки, хотя это и не совсем так, если честно.
И все же напряжение росло. Митино терпение кончалось, Слива устал каждый раз прятаться на чердаке и ждать, что его обнаружат. Да и Любе надоело улыбаться под жирным взглядом, а Вера вовсе перестала выходить из своей комнаты, заслышав бархатный тембр суперагента. А главное, всех маяла неопределенность. Но в конце концов весна пришла, а вместе с ней пришла и почта.
Солнечным майским днем, когда озеро темно-синее, а теплый ветерок над ним можно увидеть и даже погладить, к Митиному берегу причалила моторная лодка. Правил ею участковый Витюша, по форме и почему-то в фуражке вместо кепи. С кокардой и красным околышем. Он держался за рукоятку мотора, пряча глаза под козырьком. А еще в лодке сидел и другой офицер, но не в синей, а в зеленой форме. Военный, стало быть. Когда они выбрались на досочки причала и повернули напряженные лица к дому, у Любы, глядящей в окно, екнуло сердце.
– Мить, выдь, спроси, чего им. – В горле у Любы пересохло, и она поперхнулась.
Митя накинул рабочую куртку, вышел с непокрытой головой во двор и увидел, что Витюша, сгорбившись, швартует лодку, а офицер идет навстречу с какой-то бумажкой в опущенной руке.
– Что стряслось, товарищ майор? – издалека громко спросил Митя.
Майор подошел и отдал честь, приложив плотно сжатые пальцы к козырьку фуражки.
– Заместитель военного комиссара майор Субботин! – представился он и замолчал.
Митя задержал дыхание.
– Дмитрий Иванович! – снова начал было майор, но осекся и просто протянул бумажку Мите.
Митя взял листок телеграммы, пробежал глазами и огляделся вокруг. Увидел спешащего к ним Волдыря и сказал:
– Дай-ка папиросу, Владимир Николаевич!
Волдырь выдернул бумажку из Митиной руки и вложил вместо нее папиросу. Сощурился, попытался прочитать на вытянутой руке:
– Нет, не вижу ничего… Что со Стёпкой?
– Погиб. В бою. Выполняя приказ командования… – Майор говорил все тише и закончил почти шепотом.
Несколько секунд все молчали, потом Волдырь спросил майора:
– Когда привезут?
