Это показное зрелище, так же как и подобные представления у Риббентропа и Геринга, должны были стоить государству 40 тысяч марок. Во что обошлись Олимпийские зрелища, трудно себе представить. Я полагаю, что-нибудь около 75 миллионов марок. Вся эта пропаганда могла доставить удовольствие немцам, но она, как мне передавали, произвела плохое впечатление на иностранцев, несмотря на то что всех их хорошо принимали.
Вторник, 18 августа. Сегодня я разговаривал с Шахтом, который до сего времени всегда был крайне любезен и искренен. Я никогда не слышал из его уст такой неистовой критики в адрес Соединенных Штатов. Он очень резко говорил о решении моего правительства отказать Германии в субсидированном импорте. Я спросил его, считают ли здесь, что я предпринял что-либо в Соединенных Штатах, что ускорило это решение. Он ответил:
– Нет, я знаю, что вы всегда были за более свободную торговлю.
Шахт возложил всю вину на президента и министра финансов Моргентау. Он высмеял утверждение, что необходимость такого решения вытекает из закона о тарифах, и заявил затем, что Германия больше ничего не будет покупать в Соединенных Штатах. Он ничего не сказал о трудностях, связанных с субсидированием, но критиковал государственного секретаря Хэлла за его систему договоров и выразил недовольство Германии по поводу отношений между Соединенными Штатами и Бразилией, которые, по его словам, расстроили немецкие планы торговли с Бразилией. Мне были известны подробности этого дела, и поэтому я не стал обсуждать его.
Далее Шахт заявил:
– Мы не станем платить процентов по вашим банковским облигациям. Ваши люди требуют от нас 6 и 7 процентов годовых, в то время как у себя вы получаете по займам 2–3 процента.
Я не стал перебивать его, хотя мне известно, что большинство американцев, держателей немецких облигаций, согласились на 3–4 процента годовых. Затем он добавил:
Вы дали нам Лигу наций, после чего отказались участвовать в ней. Теперь Германия требует возврата колоний и права на экспансию.
Я ответил:
– Но ведь это касается Англии; мы часто заявляли в Америке, что Германия должна получить свои колонии.
Он стал настаивать на том, чтобы Рузвельт после своего переизбрания созвал международную конференцию и потребовал бы признания прав Германии; в то же время он упрекал президента за его чатакскую речь о всеобщем мире.
– Мы вооружаемся в течение трех лет, – сказал Шахт, – и оплачиваем все расходы на это.
Я возразил:
– Но ведь война может привести к гибели цивилизации.
– Да, – согласился он, – всеобщая война может привести к коммунизму во всем мире и к полному экономическому краху.
Эти высказывания Шахта были проникнуты враждебностью, чего раньше он никогда не проявлял.
Для меня ясно, что, по его убеждению, Германия, если она будет расширять свое влияние в Европе, столкнется, а быть может, даже начнет войну с Соединенными Штатами. Когда я упомянул о некоторых ошибках, совершенных Германией в религиозных вопросах, он ответил:
– Вы правы, это была ошибка. Не поговорите ли вы с Гитлером об этом?
Я почувствовал сарказм в его словах, но не смог удержаться, чтобы не сказать:
– Фюрер впадет в бешенство, а я не люблю такие сцены.
Хотя Шахт заверил меня в своем расположении ко мне и согласился не разглашать нашей беседы, мне кажется, что разговор был записан специальным аппаратом правительственной системы подслушивания, подключенным к телефону.
Воскресенье, 23 августа. Вот уже три дня, как я не могу определить официальную позицию Германии. Мне известно, что Гитлер совещался здесь с несколькими членами кабинета и много шумел по поводу того, что испанцы разыскивают немецкое военное судно у побережья Испании, вне ее территориальных вод. Бломберг сильно возражал против воинственных мер. Гитлер через некоторое время успокоился, и беспомощному испанскому правительству был заявлен протест.
Мисс Шульц, корреспондентка чикагской «Трибюн», сообщила, что, по имеющимся у нее сведениям, на прошлой неделе из Дюссельдорфа испанским мятежникам были посланы двадцать пять немецких самолетов. В то же время я знаю, что Бломберг запретил Шахту отправлять самолеты и военные материалы в Болгарию, заявив: «Все военные материалы должны оставаться здесь, так как положение очень напряженное». Шахт огорчен: ему крайне нужна иностранная валюта для закупок продовольствия и сырья. Я не думаю, чтобы испанские мятежники были в состоянии оплачивать свой импорт.
В пятницу и субботу немецкая печать была полна грубых нападок на Россию за то, что она якобы имеет 12 миллионов солдат под ружьем и сорок подводных лодок в Балтийском море. Нападки на Россию были самыми свирепыми за последние три года. Столь же сильным нападкам подверглась и Испания. По-видимому, существует большая угроза открытых военных действий.
Мистер Райт, эксперт, изучающий здесь в течение шести месяцев военные и другие ресурсы Германии, сообщил мне, что одно высокопоставленное лицо, которому неоднократно предлагали пост министра экономики под эгидой Шахта, торжественно заверил его, что Германия скоро будет готова к войне, но если она вступит в войну, то потерпит поражение и Гитлер будет свергнут. Он считает, что германский народ не станет воевать таким же образом, как он воевал в мировую войну. Райт, далее, говорил о трудностях обеспечения большой войны всем необходимым в течение длительного времени. Невозможно будет получать материалы и продовольствие. Я склонен думать, что расчеты Райта весьма точны, однако война всегда более вероятна, чем думают экономисты. Нефть, бензин и продовольствие будут дефицитными предметами первой необходимости.
Несмотря на газетную шумиху и общее возбуждение в течение последних дней этой недели, сегодня все притихло. Нападки на Россию, Испанию и Францию больше не повторяются. Дан какой-то сигнал прекратить все это. Гитлер находится в Берхтесгадене, Нейрат – около Штутгарта, а фон Бломберг тихо пребывает в своем пригородном поместье. Я думаю, вся эта кампания рассчитана на то, чтобы подготовить немецкий народ к усиленной гонке вооружений, убедить его и примирить с необходимостью продовольственных ограничений, о которых уже идут тревожные разговоры.
Вторник, 25 августа. У нас был званый завтрак, третий по счету после моего возвращения из Чикаго. Были интересные гости, среди них Дикгоф, доктор Лейтнер, являвшийся в течение девяти лет советником германского посольства в Вашингтоне, Томсен – личный секретарь Гитлера, направляющийся теперь в Вашингтон, чтобы сменить Лейтнера, Пирсон из правительственного импортно-экспортного банка в Вашингтоне (по финансированию внешней торговли) с женой и другие. Был также посланник Никарагуа – большой сторонник Франции. Разговор не мог быть ни свободным, ни интересным из-за резкого различия во взглядах. Поэтому мы много говорили, ничего не сказали и ели с аппетитом. После завтрака я вызвал Дикгофа на разговор, но он не стал говорить о германской политике по существу, отметив лишь ее антикоммунистическую направленность в отношениях с Испанией.
