Побывала у меня также одна из тех многочисленных общественных деятельниц, которые на всякое дело способны смотреть лишь с одной стороны. Она разглагольствовала о немецких поселках для безработных, которые устраиваются вокруг крупных промышленных центров, и заявила, что они являются чуть ли не идеальным решением проблемы безработицы.
Пятница, 28 июля. Сегодня ко мне заходил доктор Фриц Габер, которого можно назвать самым выдающимся немецким химиком, и принес рекомендательное письмо от Генри Моргентау-младшего из Нью-Йорка. Габер рассказал мне самую печальную историю о преследовании евреев, какую мне доводилось слышать. Ему шестьдесят пять лет; он страдает пороком сердца, и его уволили с работы без предоставления пенсии, на которую он имел право по закону, действовавшему до установления нацистского режима. Габер интересовался, как могут отнестись к заслуженному немецкому ученому в Америке, если он пожелает эмигрировать туда. Я мог только ответить, что по закону он не может рассчитывать на получение визы, так как иммиграционные квоты уже исчерпаны. Я обещал снестись с министерством труда и узнать, нет ли возможности предоставить подобным лицам какие-либо льготы. Прощаясь, Габер настоятельно просил меня быть осторожным и сохранить его дело в секрете, так как огласка могла бы навлечь на него большие неприятности. Бедный старик, подумал я, хотя он старше меня всего на год. Он собирается поехать в Испанию, чтобы выяснить, на что можно рассчитывать там.
На мой взгляд, такая жестокость неизбежно наносит вред самому правительству, которое к ней прибегает.
Понедельник, 31 июля. Написал письмо Дэниэлу Роуперу, в котором довольно подробно охарактеризовал некоторых наших дипломатов, упомянул о том, как ложно понимают они свои обязанности, описал обстановку, созданную здесь богатыми людьми на должностях послов, и отметил сильное соперничество, существующее между советниками посольства и генеральными консулами.
Вторник, 1 августа. В 11 часов ко мне зашел Джозеф Э. Риддер, сын Джозефа Э. Риддера-старшего, который во время президентства Вильсона был владельцем и редактором нью-йоркской газеты «Штаатсцайтунг», издававшейся на немецком языке. Теперь эта газета перешла в собственность Риддера-младшего. Он рассказал о том затруднительном положении, в котором газета оказалась в 1914 году, когда американцы немецкого происхождения требовали от него поддержки политического курса Гогенцоллернов, в то время как симпатии нью-йоркцев все больше и больше склонялись на сторону союзников. В конце концов «Штаатсцайтунг» приняла сторону Вильсона и его правительства. Я спросил Риддера, что он знает о Джордже Сильвестре Виреке и о его связях с германскими пропагандистами. «Германское правительство, – ответил Риддер, – выдало Виреку сто тысяч долларов на расходы по пропаганде. Но, – добавил он, – Вирек мало что сделал для Германии и не оправдал эти расходы». Надо сказать, что Риддеры недолюбливают Вирека. Они стали теперь горячими сторонниками президента Рузвельта.
Вслед за Риддером пришел Уолтер С. Роджерс. Он хотел, чтобы наше посольство зачислило в свой штат одного из сотрудников руководимого им Института текущей мировой политики и предоставило бы ему возможность изучать ту странную и беспокойную обстановку, которая сложилась в Германии, и составить секретный доклад для Роджерса и государственного департамента США. Я еще не вошел в курс дел, чтобы давать какие-либо обещания; к тому же мне кажется, что подобные исследования едва ли могут выйти за рамки обычных исторических изысканий, так как нельзя рассчитывать на то, что германские власти согласятся открыть своим политическим противникам доступ к архивам или хотя бы разрешат им посещать трудовые или какие-нибудь другие лагеря. Что же касается немецких газет, то они находятся под контролем правительства и в них можно найти лишь косвенные намеки. Я обещал Роджерсу подумать над его предложением и написать ему позднее.
Среда, 2 августа. Я простудился и слег в постель, что не помешало, однако, генеральному консулу прийти с докладом об очередном инциденте. Некий молодой американец из Нью-Йорка, студент одного из немецких университетов, объявивший себя коммунистом, арестован немцами примерно 1 июля и до сих пор содержится в полной изоляции, несмотря на все усилия генерального консула добиться свидания с ним. Приблизительно 24 июля Мессерсмит поручил своему помощнику навестить арестованного и выяснить обстоятельства дела. О случившемся узнали корреспонденты и намереваются предать эту историю широкой огласке в американской прессе.
Несколько позднее ко мне зашли Эдгар Маурер и Г. Р. Никербокер-младший15, чтобы испросить моего разрешения опубликовать сообщение об аресте американского студента в «Чикаго дейли ньюс» и в «Нью-Йорк пост». Они, однако, умолчали о том, что уже успели передать это сообщение по телеграфу в редакции своих газет, я узнал об этом лишь впоследствии. Мессерсмит также не счел нужным сказать мне, что он разрешил им сделать это.
На следующий день арестованный был доставлен в Берлин, где выяснилось, что немцы справедливо обвинили его. Вообще эта личность не внушает доверия. Он был освобожден из-под ареста и спешно в секретном порядке переправлен в Нью-Йорк. Когда стали известны подробности, корреспонденты сразу потеряли интерес к злополучному студенту, и он совершенно исчез со сцены. Надо сказать, что это был весьма характерный случай.
Четверг, 3 августа. Сегодня ко мне зашел Густав Оберлендер, основатель Фонда Оберлендера, который ежегодно субсидирует поездки молодых американских ученых в Германию для изучения жизни страны и ее общественных институтов. Оберлендер сказал, что по совету правления Фонда он решил прекратить начатое им дело, так как правительство жестоко преследует евреев. Но прежде он хотел узнать мое мнение по этому вопросу.
– По-моему, – сказал я ему, – вам не следует останавливаться на полпути. Сейчас очень подходящее время для изучения жизни Германии. К тому же преследования евреев, возможно, прекратятся.
Но сомнения его не рассеялись. Он намерен повидаться с Адольфом Гитлером и тогда уж решить вопрос окончательно. Оберлендер – один из тех богатых евреев, которые во время мировой войны были больше немцами, чем сами немцы, и добровольно поддерживали правительство деньгами. Теперь он был взволнован тем, как в Германии обращаются с его соплеменниками. Лично я считаю, что стоит затратить на начатое им дело небольшую часть тех доходов, которые Оберлендер получает от своих миллионных капиталовложений.
В половине двенадцатого пришел Карл фон Виганд, который вот уже двадцать пять лет работает корреспондентом агентства Херста в Германии, а теперь его деятельность распространяется на всю Европу. Еще до его прихода я получил о нем письмо от полковника Хауза. Виганд произвел на меня самое благоприятное впечатление. Он – близкий друг находящегося в изгнании кайзера, был тесно связан с руководителями Германской республики, а позднее стал поддерживать Гитлера. Он хорошо знаком с Гинденбургом. Виганд рассказал мне, что в апреле 1918 года, когда немцы подошли совсем близко к Парижу, и позднее, когда забастовали 400 тысяч французских рабочих, американское правительство выдало ему визу, и по поручению полковника Хауза он должен был выехать в Швецию, а оттуда – в Германию для выработки предварительных условий сепаратного мира. По его словам, полковник Хауз запросил тогда по телеграфу американское правительство о согласии на его выезд, и правительство прежде чем разрешить ему уехать выжидало, как повернутся события. Вскоре необходимость в миссии Виганда отпала. Клемансо удалось договориться с бастующими и поднять моральный дух французской армии.
