– Мы не сможем вернуть своих колоний в течение нескольких лет, но мы должны вернуть их.
Я возразил:
– Вы знаете, что теперь народ не согласится эмигрировать. Почти все хотят жить в больших городах, хотя там-то и существует безработица. Люди попросту не уедут из больших городов. Городское население в Англии, Германии и Соединенных Штатах составляет примерно три четверти всего населения страны. Как же могут колонии разрешить ваши экономические проблемы?
Он продолжал настаивать на своем:
– Из колоний мы будем привозить сырье.
Я ответил:
– Да, но сырье, добытое в колониях, всегда дороже, чем на международном рынке.
В подтверждение я привел примеры.
Нейрат настаивал на требовании о получении колоний. Я признаю за Германией право получить некоторые колонии путем переговоров. По поводу торговых связей Нейрат снова заявил о своей поддержке позиции Хэлла в вопросе о международной торговле, отметив при этом, что «Германия не изменит своей политики», которая сводится к установлению исключительно высоких импортных пошлин.
На вопрос о возможности заключения четырехстороннего пакта (Англия, Германия, Франция и Италия) он, не задумываясь, ответил отрицательно. Он не назвал причины, но, как я полагаю, дело заключается в невозможности договориться о сокращении вооружений.
Я спросил, известно ли ему, что я не касался Германии ни в одном из своих выступлений в Соединенных Штатах.
– Да, – ответил он, – как известил меня наш посол в Вашингтоне Дикгоф, сообщения газет от 4 сентября основывались на вашем секретном письме Хэллу.
Я еще раз привел причины моего отказа присутствовать на нюрнбергских партийных торжествах. Он сказал, что понимает мою позицию. Довольно странно слышать это, учитывая протесты, заявленные в Вашингтоне.
Когда я собрался уходить, он просил меня и мою жену пообедать с ним. Я ответил, что вряд ли мне это удастся, учитывая близость Рождества и неопределенность в отношении даты нашего отъезда.
Вторник, 14 декабря. Как наша современная цивилизация сползает к средневековью! Сегодня у меня был чехословацкий посланник; он страшно озабочен судьбой своей страны; демократические страны ничего не предпринимают и тем самым дают возможность Муссолини, Гитлеру и Японии распространять свое влияние на весь мир. По его словам, Россия, являющаяся союзником его страны и Франции, беспомощна.
Вчера меня посетил русский поверенный в делах; он утверждал, что Англия, Франция и Соединенные Штаты хотят, чтобы его страна спасла Китай без их участия. Россия этого не сделает, сказал он, но она будет сотрудничать с этими странами, если они придут на помощь Китаю.
Сегодня же утром, после ухода чехословацкого посланника, пришел посол Китая, чтобы снова поговорить об угрожающем положении его страны. Он подтвердил сообщения, полученные мною по радио из Вашингтона: японцы потопили американские и английские суда на китайских реках, убив при этом нескольких американцев, и президент потребовал от японского императора полностью возместить убытки и принести извинения. Посол хотел знать, намерены ли Соединенные Штаты действительно что-либо предпринять. Я не мог дать ему никаких заверений, хотя согласился с тем, что демократические страны должны спасти Китай, если они не хотят поставить себя перед серьезной опасностью. Наше прощание было грустным: он сказал, что его страна, возможно, будет покорена, а я признал, что современная цивилизация находится, по-видимому, на грани катастрофы.
В полдень я послал Рузвельту телеграмму, в которой подвел итоги сказанному и изложил свое мнение по данному вопросу: если Соединенные Штаты и Англия не остановят Японию, то через год или два наш народ обнаружит, что наши позиции серьезно ослаблены. Я предлагал бойкот. Если это не поможет, писал я, американский флот вместе с частью английского флота должен войти в китайские воды. Итальянский и германский народы сейчас еще морально не подготовлены вступить в войну против Китая и даже против Англии. Надеюсь, мои советы не станут известны Гитлеру, как это имело место с некоторыми другими моими посланиями. Так или иначе, я считаю своим долгом послать такое предупреждение.
Воскресенье, 19 декабря. Последние несколько дней непрерывных официальных обедов и завтраков были почти невыносимыми для меня. К тому же я был очень занят делами в посольстве. Большую часть приглашений мы отклоняли.
Несколько высокопоставленных лиц, вроде Нейрата, на словах пожелали видеть нас своими гостями, но приглашений так и не прислали. Однако мы получили кучу приглашений от университетских работников и от предпринимателей. Сегодня мы были у Гибельсов, два дня назад – у Альбертсов, днем раньше – у одного видного директора банка. Каждый раз присутствовало человек двадцать гостей; все весьма откровенно выражали свое недовольство гитлеровским режимом, никто не отдавал гитлеровского приветствия и не носил партийных значков, даже те, кто были в форме.
В четверг, 16 декабря, я ездил в Лейпциг, в мой старый университет, чтобы прочитать лекцию о Джордже Вашингтоне. За время пребывания в Берлине меня об этом просили столько раз, что я наконец согласился, но попросил одного моего тамошнего друга проследить, чтобы не было нацистских демонстраций. Если в американской печати появятся сообщения о том, что чей-либо портрет в гитлеровской форме или нацистский флаг висели за моей спиной во время лекции или что в зале раздавались возгласы «Хайль Гитлер», это поставило бы в неловкое положение и меня, и университет, где я в 1900 году получил ученую степень доктора философии. Поэтому я еще за неделю в тактичной форме выдвинул свои требования.
Вначале профессор Вартбург устроил большой прием, на котором присутствовало около двадцати профессоров. Как и в Берлине, разговоры свелись к критике гитлеровского режима. Когда я вошел в знаменитый старый университетский лекционный зал, где известный философ Вундт некогда читал лекции, я увидел много народу: студентов, профессоров и людей, с которыми встречался много лет назад. Напротив меня сидела фрау Арнольд Либиш, жена умершего книготорговца, с которым я был так хорошо знаком, когда учился в Лейпциге. Рядом с ней сидела несколько постаревшая мисс Грей, англичанка, которая выступала перед студентами. Она приехала взглянуть на древний Лейпциг и решила задержаться на несколько дней, чтобы послушать меня.
В приемной я заметил нескольких людей в форме; некоторые из них приветствовали друг друга по-нацистски, но меня никто подобным образом не приветствовал. Это была университетская публика, и разговор носил очень сердечный и либеральный характер. Университет просил меня прочитать лекцию по-английски, и, желая сделать каждую фразу понятной, я читал лекцию в течение часа. К моему удивлению, слушатели понимали лекцию достаточно хорошо: они аплодировали интересным высказываниям и смеялись над моими шутками. Из всех стран неанглийского языка, в которых я побывал, в Германии больше всего людей, говорящих и понимающих по-английски.
После лекции состоялся обед, на котором люди также говорили свободно как со мной, так и друг с другом. Лейпцигские профессора, мне кажется, в еще меньшей мере удовлетворены своим положением, чем их берлинские коллеги. Я был рад вновь увидеть старый университет, где впервые критически изучал историю. Старая часть города осталась примерно такой, какой она была в мое время.
