Воскресенье, 26 декабря. Мне особенно хотелось повидать Шахта, чья жизнь, как мне сказали, в опасности, и я отправился в Далем, где он живет. Но он и его жена были на своей загородной даче в пятидесяти милях от Берлина. Я оставил свою визитную карточку, написав несколько слов, в которых очень осторожно выразил желание встретиться и побеседовать. На большее я не осмелился, боясь усугубить его положение. Когда мы выходили, мимо нас проехал Герберт Геринг, племянник генерала, заменившего Шахта на посту экономического диктатора. Он заметил нашу машину. Боюсь, что правительству станет известно о моем визите.
Днем мы устроили прием для всего дипломатического персонала посольства, работников консульской службы, персонала военного и военно-морского атташе и журналистов – всего около семидесяти человек. Мы замечательно провели время.
Возвращаясь от Шахта, мы с женой заехали в старое здание рейхстага посмотреть так называемые антикоммунистические картины, о которых так много слышали. Это – самое позорное зрелище, какое мне когда-либо приходилось видеть. Ни один здравомыслящий человек никогда не выставил бы картин, подобных тем, какие в количестве нескольких тысяч предстали перед нашим взором, тем более в знаменитом старом Законодательном зале. Картины изображали всевозможные козни коммунистов во всех странах мира: коммунисты, все без исключения евреи, совершали убийства, насилия, кражи, революции и путчи. Невозможно придумать такого преступления, которое не приписывалось бы евреям и коммунистам. Присутствовали две или три тысячи человек. Мне непонятно, как мог разумный государственный деятель разрешить такую выставку? Она заканчивалась показом того, как Муссолини и Гитлер спасают все человечество.
Вторник, 20 сентября 1938 г. Я не вел записей после отъезда из Берлина и чувствую потребность вкратце изложить события, которые произошли с тех пор.
Мы покинули Берлин 29 декабря и направились в Гамбург, чтобы сесть на американский корабль «Манхаттан». Больше половины пассажиров второго класса, как мы обнаружили, прогуливаясь по палубе, – германские подданные, преимущественно евреи, рассчитывающие обосноваться в Соединенных Штатах. Но за нашим столом в столовой сидело несколько нацистов и нацистских приверженцев, одна женщина из Западной Виргинии. Жена югославского посланника в Лондоне, ехавшая вместе с нами, обрисовала обстановку в Лондоне, где среди аристократии теперь, очевидно, много фашистов и нацистов.
На борту было несколько интересных людей – корреспондентов, возвращавшихся из Испании. Они ехали в Соединенные Штаты, надеясь рассказать правду о деяниях Муссолини и Гитлера в этой древней стране. Это – непримиримые противники итало-германской интервенции в Испании. Я выразил сомнение в том, что им разрешат опубликовать в американской печати правду о событиях в этой стране.
В ночь под Новый 1938 год наш корабль отплыл из Саутгемптона в Нью-Йорк, куда мы прибыли 8 января, не встретив на своем пути сколько-нибудь значительного шторма. Еще до прибытия в порт более двадцати корреспондентов сумели пробраться на борт и стали засыпать меня вопросами. Пока я не приеду в Вашингтон и не побеседую с президентом и с Хэллом, я не могу сообщить им об обстоятельствах моей отставки или моего отзыва и даже сказать свое мнение о планах Гитлера.
При встрече с Рузвельтом я высказал ему свое отношение к Уэллесу и его методам, но президент хранил молчание. Хэлл в беседе со мной частично подтвердил мои догадки об истинных причинах моего отзыва вопреки договоренности, что я уйду в отставку в марте 1938 года. После того как я вернулся в Берлин 1 ноября, для меня, как и для моей жены, потратившей больше тысячи долларов на обстановку, было немилостью получить 23 ноября требование уйти с поста в январе. В государственном департаменте были и есть еще люди, чувствующие ко мне неприязнь или отвергающие принципы, которые я пытался отстаивать.
Со всех концов страны меня приглашают выступить. Я дважды выступил в Балтиморе, несколько раз в Нью-Йорке и во многих других городах, получая щедрые гонорары за свои труды. Когда весной все мои обязательства по этой части были выполнены, мы с женой вернулись на нашу ферму вблизи Раунд-Хилла в штате Виргиния.
28 мая моя жена против обычая не вышла к утреннему завтраку, и я обнаружил, что она умерла от сердечного приступа ночью в своей комнате. Это самый страшный удар, какой когда-либо выпадал на мою долю. Никто и не подозревал, что она серьезно больна, хотя наш врач в Берлине советовал ей медленно взбираться по лестнице. Ее сердечная болезнь была нетяжелой, но, выполняя общественные функции, она перенапрягла свои силы больше, чем я. Ей было всего шестьдесят два года, а мне шестьдесят восемь. И вот она лежала холодная и неподвижная, и ничего уже нельзя было сделать; я был страшно поражен и удручен и не знал, что предпринять.
Четыре с половиной года провел я в Европе, надеясь послужить своей стране. Трудно сказать, можно ли было что-нибудь сделать. Мировая война ничему не научила современный мир. Вместо того чтобы соблюдать мирные договоры 1919–1923 годов, почти все страны нарушили их. На подготовку новой войны ежегодно тратится вдвое больше денег, чем в 1913 году, хотя почти все страны и так несут невиданное в истории бремя долгов. Неужели нам предстоит новая мировая война? И сможет ли какая-либо крупная промышленная страна пребывать в изоляции?
Одновременно с приготовлениями к войне и доведением торговых барьеров до невиданного в современной истории уровня в Риме, Берлине и Токио установлен новый метод правления. На огромной территории не существует больше свободы религии, университеты потеряли свою самостоятельность. В одной лишь Германии уволено 1600 профессоров и преподавателей средних школ. В некоторых странах правители организуют травлю евреев, которых увольняют, изгоняют, бросают в тюрьмы и убивают. Несомненно, они временами наживались, но какая страна, какой класс свободен от подобных людей? Каждый, кому известны события 1914–1920 годов, должен помнить, что евреи храбро сражались по обе стороны фронта в этой ужасной войне, а некоторые выдающиеся представители этого народа пожертвовали миллионы долларов, чтобы спасти беспомощных и даже голодающих немцев в 1918–1920 годах.
Что может сделать какой-нибудь представитель Соединенных Штатов в огромной стране, где люди лишены свободы религии, где преследуется свобода мысли и творчества и непрестанно культивируется расовая ненависть? Демократические народы должны следовать своим идеалам, их представители должны стараться крепить международное сотрудничество и использовать каждую возможность, чтобы напомнить людям о важности сохранения всеобщего мира, лучших торговых связей и о значении демократической цивилизации, за которую народы боролись начиная с шестнадцатого века. Исходя из этих идей, я чувствовал, что, приложив все свое умение, должен представлять свою страну среди немцев, которые по своей природе являются самым демократичным народом в Европе.
Можно ли было достигнуть успеха? Я выступал с речами при каждом удобном случае и говорил о наших трудностях в международных отношениях, никогда не критикуя правительство, при котором я аккредитован. Когда мне присылали приглашения на мероприятия партийного характера, я поступал в соответствии с традицией, которой моя страна придерживается со времен Джорджа Вашингтона. Разве входит в обязанности представителя демократической страны присутствовать на собраниях, где демократия подвергается осмеянию и нападкам? Не думаю, чтобы это было так.
