Четверг, 11 января. Моя жена устроила первый званый вечер, оказавшийся весьма утомительным, но это – единственный способ поддерживать знакомство с многочисленными посетителями, оставившими у нас свои визитные карточки. Вечер обошелся нам примерно в 200 долларов.
Вторник, 16 января. В 11 часов ко мне зашел американский посланник в Вене Джордж Эрл. Это один из тех состоятельных людей, которых назначают на дипломатические посты за границей, но которые, однако, мало знакомы с историей своей родины или какой-либо другой страны. Он человек в высшей степени добродушный и терпеть не может нацистов. Я уже виделся с ним однажды в ноябре, когда он приезжал сюда, чтобы побеседовать о проблемах, связанных с Австрией.
В то время я счел его оценку положения в Австрии вполне правильной. Однако с тех пор он повел себя несколько странно для посланника, аккредитованного в Вене, где сложились такие сложные условия. Однажды он отправился в Прагу, т. е. за пределы территории государства, в котором он был аккредитован, и стал там поносить германских нацистов в таких выражениях, что это вызвало протест в адрес американской миссии в Праге. За несколько дней до прошлого Рождества он прислал мне по телеграфу приглашение на званый обед, устраиваемый в честь австрийского канцлера Дольфуса21, которого в Германии так ненавидят, что он не рискует и ногой ступить на немецкую землю. Я телеграфировал, что не могу принять приглашение. Если бы я поехал в Вену, это вызвало бы невероятную шумиху, и Эрл очутился бы в еще худшем положении, чем сейчас.
Он рассказал о некоторых неприятностях, которые возникли у него с нацистскими главарями в Вене, в том числе и об угрозах разделаться с ним, и сообщил мне о том опасном положении, в котором находится Дольфус из-за постоянной угрозы девальвации. Он спросил, не желаю ли я отправить какие-либо донесения президенту, на что я ответил отрицательно, тем более, что наша дипломатическая почта уходила на следующий же день. После этого я пригласил Эрла к обеду.
За обедом в кругу моей семьи Эрл опять принялся рассказывать случаи из своей жизни в Австрии. Однажды, когда он охотился в Австрийском Тироле, в него стреляли и прострелили ему сапог. По пути домой он оставил сапоги в поезде, чтобы его жена не узнала о случившемся. «Такова нацистская Австрия, – сказал он. – Как только высший состав старых армейских кадров станет пронацистским, Дольфус будет свергнут и воцарится хаос». Он добавил, что нацисты только и твердят: «Гитлер – это Иисус Христос для всей Европы, и все должны признать его. Если евреи будут продолжать упорствовать в Австрии, это окончится величайшим погромом в истории».
Из беседы с Эрлом я узнал много интересного. Он умен, хотя на все общественные явления смотрит глазами богатого человека. Скажем, наличие слуг, лакеев, дворецких в его представлении – признак выдающегося положения их хозяев. Его ужасает, что в Вене всего триста семейств держат не менее трех слуг. Из осторожности я отправил его на вокзал в своем автомобиле на случай, если агенты тайной полиции его выслеживали.
Среда, 17 января. Луис Лохнер сообщил мне, что церковные дела приняли вчера несколько необычный оборот. Назначенный нацистами имперский епископ Людвиг Мюллер созвал на совещание пятнадцать или около того епископов и других церковных руководителей22. На совещание прибыл канцлер Гитлер, чтобы сообщить его участникам, что он и президент согласны удовлетворить требование представителей протестантской церкви об освобождении их от контроля со стороны новой государственной языческой религии, именуемой религией германских христиан и возглавляемой Мюллером.
Когда Гитлер кончил говорить и уже казалось, что будет достигнут какой-то компромисс, на совещание ворвался Геринг – католик, не снискавший себе, однако, расположения в Риме. Он был вне себя от бешенства. «В моем распоряжении, – заявил он, – имеются записи всех ваших телефонных разговоров за последний месяц. Вы, протестантские смутьяны, вели себя самым нелояльным образом. Вы подрываете единство нашего государства. Вы даже уговорили канцлера уступить вам. Я считаю, что большинству из вас остается один шаг до измены». Совещание прервалось, и все соглашения были аннулированы, хотя не исключена возможность, что в дальнейшем будет созвано новое совещание.
Пятница, 19 января. Во вторник, 16 января, на обеде у голландского посланника последний сообщил мне о своих телефонных переговорах с Нидерландским банком в Амстердаме, которому он предложил связаться с Вестминстерским банком в Лондоне по вопросу о предоставлении Англией официального займа Японии. Лондонский банк заверил их, что о подобном займе не может быть и речи.
Моя жена и другие члены моей семьи присутствовали на вечере, устроенном бароном Эбергардом фон Оппенгеймом – евреем, еще продолжающим вести светский образ жизни. Его дом находится по соседству с нами. На вечере присутствовали многие немецкие нацисты. Говорят, что Оппенгейм пожертвовал 200 тысяч марок в фонд нацистской партии и получил от нее своего рода индульгенцию, объявляющую его арийцем.
Понедельник, 22 января. Сегодня я заходил в Рейхсбанк, чтобы повидать доктора Шахта. Он был настроен весьма примирительно. Прочтя вслух мой письменный протест, Шахт заявил, что в основном согласен со всем, о чем там говорится. Он обещал снестись с министерством иностранных дел и прислать мне ответ к пяти часам. Он добавил, что ему хотелось, чтобы все держатели облигаций выполнили его просьбу и прислали своих представителей с необходимыми полномочиями, т. е. чтобы представители каждой страны имели право дать свое согласие на снижение процентной ставки с 7 процентов до 4 или 4,5 процентов. Сейчас, когда германские облигации всюду котируются по очень низкому курсу или вообще не котируются, сказал Шахт, германское правительство едва ли станет платить такие высокие проценты. Я согласился, что в этом вопросе должна быть достигнута какая-то договоренность.
Бельгийский посланник вновь заходил в посольство и с полчаса сокрушался по поводу тех трудностей, которые стоят на пути к сохранению мира. Он отметил, что его стране угрожает большая опасность, и подчеркнул, что Бельгия всецело полагается на Англию. Он говорил также об ужасах германской оккупации, но не оценивал скептически такую возможность. Он признал, что во французских правительственных кругах много говорят о «превентивной войне», которая, как он опасается, может легко превратиться в мировую войну.
Вслед за посланником у меня побывали Джон Фостер Даллес из Нью-Йорка и Лейрд Белл из Чикаго и заявили о своей готовности принять участие в совещании о долгах, созванном Шахтом. Английские представители должны прибыть на следующий же день. Я получил от президента Рузвельта сообщение о том, что американское правительство весьма озабочено этим вопросом и надеется на мою помощь. Даллеса и Белла Рузвельт назвал официальными представителями кредиторов, владеющих облигациями на сумму более миллиарда долларов. Американские банкиры ссудили эти средства под высокие проценты после переговоров, проведенных Дауэсом и Юнгом, а затем выпустили в Нью-Йорке облигации и распродали их широкой публике по 90 долларов за штуку, нажив на этом колоссальные суммы. Средства, полученные Германией, были затрачены на цели муниципального, государственного и акционерного строительства в соответствии с широкой строительной программой, подобной той, которая проводилась в Соединенных Штатах в 1922–1929 годах. Моя задача теперь спасти как можно большую часть этих капиталов. «Нэшнл сити бэнк» и «Чейз нэшнл бэнк» владеют немецкими ценными бумагами на сумму в 100 миллионов долларов. В июне прошлого года Рузвельт говорил мне: «Банкиры сами впутались в это дело. Постарайтесь оказать им частную неофициальную помощь, но не более того». Однако теперь кредиторы, нью-йоркские банкиры, объединились и требуют, чтобы правительство поддержало их. Моя задача состоит в том, чтобы отвергнуть предложение немцев о снижении выплат до 4 процентов.
