Рузвельт начал свою деятельность с ряда экспериментов, которые привели к тому, что национальный долг США успел увеличиться на несколько миллиардов долларов, причем некоторые из этих экспериментов повлекли за собой еще более тяжелые последствия. Но, в отличие от других президентов, Рузвельт признает свои ошибки и всегда готов изменить позицию ради достижения цели, т. е. ради перестройки всех общественных и классовых взаимоотношений. Если это ему удастся, то идеалы Адамса и Джефферсона вновь найдут применение в обществе, свободном от господства рабовладельцев (заправил крупного капитала). Но все это потребует постоянных поправок в его методах и неустанной бдительности в течение грядущих десятилетий.
В случае же, если Рузвельту это не удастся или если ему суждено умереть раньше, чем значительная часть его свершений завоюет признание, в стране будет установлен режим диктатуры, который станет губительным для Соединенных Штатов. Я надеюсь, что Рузвельт сможет продолжать свою деятельность до 1941 года, когда он будет в состоянии наметить себе преемника и обеспечить длительное применение своих реформ, показав, таким образом, крупному капиталу и европейским автократам, что даже теперь, когда в мире властвует техника и изобретательский гений, все еще можно руководить обществом демократическими методами.
III
5 марта 1934 г. – 8 июля 1934 г.
Понедельник, 5 марта. Я заезжал ненадолго к голландскому посланнику и убедился, что японцы настроены в отношении Владивостока менее агрессивно, чем можно было предположить1. Посланник получает подробную информацию с Дальнего Востока и из Лондона, внимательно следит за всем, что происходит в Соединенных Штатах, – в этом с ним могут сравниться лишь немногие дипломаты.
К половине седьмого я был приглашен в министерство иностранных дел. Нейрат заставил меня прождать десять минут; вспомнив о подобном же случае в октябре прошлого года, я почувствовал глубокое возмущение. Когда я вошел в кабинет, некогда принадлежавший Бисмарку, Нейрат читал какой-то меморандум и, здороваясь со мной, не выпускал его из рук. Он был несколько взволнован и, не теряя времени, прочел мне выдержку из телеграммы германского посла в Вашингтоне. В телеграмме сообщалось о предстоящем заочном судебном процессе над Гитлером в Нью-Йорке. Мэр города Фьорелло Лагардиа, а также Альфред Е. Смит, судья Сэмюэль Сибэри и бывший государственный секретарь США Бэйнбридж Колби собираются осудить германского канцлера за возврат к средневековью и варварские методы, к которым он прибегает. Нью-йоркские евреи, профсоюзные организации и Американский легион, затеявшие эту демонстрацию, предложили послу Гансу Лютеру защищать своего канцлера или прислать какого-нибудь адвоката вместо себя или вместо Гитлера.
Нейрат был в сильном замешательстве. Я уже не раз говорил ему, что если политика Гитлера по отношению к евреям не изменится, она повлечет за собой новые неприятности. Нейрат делал тогда вид, будто соглашается со мной. Когда он попросил меня телеграфировать в Вашингтон, чтобы президент или государственный секретарь Хэлл вмешались и не допустили такого суда, я возразил, что это можно сделать, только нарушив основные принципы американской демократии, ибо никто в Соединенных Штатах не вправе запретить частное или публичное собрание (хотя я знал, что местные власти в городах и отдельных штатах запрещали собрания социалистов и пацифистов во время мировой войны), не нарушив при этом конституции Америки и конституций некоторых штатов.
Нейрат сказал, что ему это известно, но снова выразил надежду, что я сумею как-нибудь повлиять на нью-йоркцев. Я сказал, что если бы Лютер сообщил об этом прежде, чем дело получило огласку, Рузвельт, пожалуй, смог бы убедить организаторов этой демонстрации отказаться от нее, дабы не нанести ущерба отношениям между нашими странами. Но Лютер, разумеется, не мог знать заранее о том, что такая демонстрация готовится. Мы поговорили еще несколько минут в довольно натянутом тоне, после чего Нейрат вручил мне меморандум, который он читал, когда я вошел в кабинет. Вернувшись в посольство, я передал этот документ мистеру Орме Уилсону, секретарю, занимающемуся вопросами политики, чтобы он представил мне назавтра резюме.
В половине десятого мы всей семьей поехали в гостиницу «Кайзергоф», где Папен собирался угостить нас пивом. Нам хотелось посмотреть, что из этого получится. Присутствовали сотни людей, в том числе много дипломатов. Вечер вылился в демонстрацию решимости Германии вернуть себе Саарскую область. Было показано несколько кинофильмов, выпито целое море саарского вина, не обошлось, конечно, и без разговоров. Мы уехали в половине двенадцатого, не сомневаясь, что деньги, потраченные на этот прием, – пожалуй, не меньше тысячи долларов – выброшены на ветер. Все это столь откровенная пропаганда, что даже немцы признают ее бесполезность. Еще один вечер потерян!
Вторник, 6 марта. Доктор Риттер2 пригласил меня, чтобы еще раз побеседовать о возможности посылки немецкой делегации в Вашингтон для обсуждения плана Шахта и других предложений, призванных способствовать росту германского экспорта. Риттер, как и Шахт, сильно обеспокоен. Я подчеркнул, что делегация должна состоять из крупнейших германских экономистов и что немцы, если они хотят достигнуть каких-либо результатов, должны быть заранее готовы к реальным уступкам. Конечно, политика протекционизма, проводимая Соединенными Штатами в течение последних двенадцати лет, – это одна из главных причин торговых затруднений. Однако мысль о переговорах отнюдь не кажется мне безнадежной, и я обещал всеми мерами содействовать их осуществлению.
Потом я рассказал доктору Риттеру о неприятном событии, которое мы вчера обсуждали с Нейратом, и передал ему экземпляр глупой пропагандистской брошюры, разосланной нацистской партией дней десять назад для использования за рубежом. В брошюре возрождалась идея, выдвинутая в Германской империи в 1913 году, согласно которой немцы во всем мире обладают двойным гражданством. Я напомнил ему, что подобные выступления наносили ущерб самой Германии, а отнюдь не тем странам, где живут немецкие эмигранты. Он согласился со мной, но заметил, что министерство иностранных дел при нынешнем режиме лишено всякого влияния в этой сфере. То же самое говорил мне накануне Нейрат. Мне жаль этих немцев: у них светлые головы и они отлично понимают, что происходит в мире, но должны служить своей родине и в то же время подчиняться невежеству и произволу Гитлера, Геринга и Геббельса.
Среда, 7 марта. В час дня я, как было условлено, прибыл на прием к канцлеру Гитлеру. Аудиенции для меня добился Ганфштенгль, но об этом никто не должен знать. Нейрат встретил меня у дверей, прошел рядом со мной несколько шагов и скрылся в комнате, примыкающей к кабинету канцлера. Он явно был слегка раздражен, так как ему всегда приходится сопровождать иностранцев, являющихся на прием к президенту или канцлеру.
Гитлер принял меня очень радушно. Мы сели за стол, причем я сидел спиной к стене смежной комнаты, где, по-видимому, находился Нейрат. Если только в стенах не был спрятан какой-нибудь специальный аппарат для подслушивания, никто не мог слышать нашего разговора.
Около часа мы беседовали о германо-американских отношениях. Я спросил, не хочет ли Гитлер что-нибудь передать через меня президенту, так как я вскоре еду в Вашингтон. Он несколько удивился, поглядел на меня с минуту, потом сказал:
