Суббота, 10 марта. Сегодня к нам на неофициальный обед приглашен Пултни Биглоу, который только что вернулся из Дорна, где провел три или четыре дня. Это сын Джона Биглоу, человека необыкновенного, личного друга кайзера. Мы пригласили также Луи Фердинанда, внука кайзера, который прожил два или три года у Генри Форда в Детройте, – о нем больше всего говорят как о германском престолонаследнике. Пришел и генеральный консул Мессерсмит, недавно назначенный на пост американского посланника в Уругвае и очень довольный этим. Поскольку Нейрат был во вторник немного расстроен, мы решили его утешить: он был у нас почетным гостем. Уже много месяцев нам не доводилось участвовать в такой содержательной и откровенной беседе. Нейрат и Биглоу несколько раз обнимали друг друга. Наследник показался нам очень интересным, но вел себя сдержанно.
Понедельник, 12 марта. Сегодня я весь день провел в посольстве, заканчивая кое-какие официальные дела, и принял нескольких человек, желавших поговорить со мной по различным вопросам. Самым интересным из этих посетителей оказался Стивн П. Дагген из Международного института просвещения в Нью-Йорке, который недавно пробыл десять дней в Женеве и две недели в Париже. Он очень встревожен международным положением и в создавшейся напряженности винит Гитлера и в несколько меньшей степени также Муссолини.
Войдя в спальню, я застал там нашего дворецкого Фрица, который укладывал мои чемоданы. Мне это не по душе, так как я отнюдь не считаю для себя зазорным самому укладывать свои вещи.
Четверг, 15 марта. Вся семья поехала проводить меня до Гамбурга, откуда я отплыл в Вашингтон. Я заподозрил, что компании не хотелось отправлять судно 13 марта (в счастливый день Вудро Вильсона), поэтому мы отплыли 14-го, чтобы не испытывать судьбу. Я лег спать со смутным чувством, что лучше бы нам отплыть в пятницу, и с сожалением, что не застраховал свою жизнь от несчастного случая.
Четверг, 22 марта. Вместе со мной на борту судна находится один из американских консулов, человек больших достоинств, который стремится как можно скорее вырваться из Германии и просит меня похлопотать в Вашингтоне о его переводе. Он вполне заслуживает повышения, а в Германии ему, еврею, приходится туго. Положение у него и впрямь не из легких, и он убежден, что государственный департамент дает повышения и переводы только людям со связями. Это вполне подтверждается судьбой другого нашего консула в Чехословакии, который тоже едет в отпуск. Чем больше я присматриваюсь к политике государственного департамента, тем яснее мне становится, что клика родственников, связанных кровными узами с некоторыми богатыми семьями, использует дипломатические должности для своих людей, из которых многие только что окончили Гарвардский университет и не имеют даже элементарных знаний. Главная их черта – снобизм и стремление к личному благополучию.
Пятница, 23 марта. Доктор Карл Веркмейстер, временный генеральный консул Германии в Нью-Йорке, привез мне в карантин письмо от канцлера Гитлера к президенту Рузвельту. Это письмо – результат беседы, которую я имел с Гитлером 7 марта.
Пятница, 23 марта. Когда «Манхаттан» вошел в док, полковник Хауз прислал за мной одного из своих друзей в роскошном лимузине, который незаметно отвез меня к нему домой. Это было весьма кстати, так как шоферы такси бастовали, а если бы я остановился в гостинице, репортеры донимали бы меня до самого отхода вашингтонского поезда. Хауз рассказал много интересного о враждебно настроенных чиновниках государственного департамента, с которыми мне предстоит иметь дело.
Суббота, 24 марта. В одиннадцать часов я поехал к государственному секретарю Хэллу. Наша беседа продолжалась три четверти часа и касалась положения в современной Германии.
Личное послание Гитлера привело Хэлла в замешательство – президенту придется ответить на него и дело может получить огласку. Хэлл рассказал мне о своих недавних беседах с германским послом Лютером, который был очень несдержан и, как видно, полностью обратился в гитлеровскую веру, чего нельзя было сказать о нем прошлым летом. Хэлл считает, что Лютер неспособен понять свободу печати, слова и совести в той форме, в какой они существуют в Соединенных Штатах. Хотя я не убежден в том, что в нашей стране существует подлинная свобода печати и слова, все же полное отрицание их в Германии делает позицию Лютера вполне понятной: он должен быть гитлеровцем, иначе его отзовут.
Пятница, 30 марта. Всю неделю я проработал в государственном департаменте. В воскресенье, 25 марта, я обедал у Дэниэла Роупера в семейном кругу. Понедельник я посвятил визитам к сотрудникам государственного департамента, в частности к Уолтону Муру и Уилберу Дж. Карру из отдела личного состава. Во вторник, после очень хлопотливого дня, я обедал у Джуетта Шуза и его жены, где кроме меня были Деша Брекинридж и Лоуелл Меллет из газетного синдиката «Скриппс-Говард». Разговор был непринужденный и откровенный.
К концу дня я побывал на заседании руководителей отдела личного состава государственного департамента: Мура, Карра, Самнера Уэллеса4 (который пользуется на Кубе сомнительной славой), Хью Уилсона и других. В своем выступлении я отметил, что американской дипломатии предстоит теперь играть иную роль, чем прежде. Стиль и времена Людовика XIV и королевы Виктории миновали. Народы мира, не исключая и американцев, потерпели банкротство. Пришла пора прекратить пышные приемы и отказаться от парадности. Я описал великолепные обеды в бельгийском, итальянском и французском посольствах в Берлине.
Потом я говорил об американских дипломатах, которые приобретают для семьи из двух человек обстановку за 3 тысячи долларов, которой хватило бы на двадцать комнат! Мой помощник в Берлине держит шофера, швейцара, дворецкого, камердинера, двух поваров и двух горничных. И все это для двоих! Эти люди расходуют огромные суммы, правительство же уплатило 3 тысячи долларов за перевозку груза, а потом выяснилось, что сотрудник недостаточно квалифицирован и неспособен справиться с работой. Я настоятельно предложил запретить подобным людям тратить что-либо сверх положенного им содержания: от 4 тысяч до 17 500 долларов в год. Кроме того, я заявил, что посол и его помощники обязаны знать историю и обычаи той страны, в которой они будут аккредитованы, и, кроме того, они должны больше думать об интересах своей родины, чем о ежедневной смене костюмов или ежевечерних веселых, но бессмысленных обедах и приемах, которые затягиваются далеко за полночь. Самнер Уэллес слегка поморщился: у него в Вашингтоне дворец, который по величине не уступает Белому дому, а кое в чем вполне может его затмить. Разговор был долгий, временами он приобретал щекотливый характер, но все согласились, что пришло время перестроить дипломатическую службу. Однако меня не обмануло притворное единодушие, длившееся два часа.
В четверг я присутствовал на завтраке в Библиотеке конгресса. Библиотекарь Герберт Путнэм был в превосходном расположении духа. После того как я два часа проработал в фондах библиотеки, мне позвонил из Нью-Йорка Джеймс Макдональд, который уезжает в Европу, чтобы предпринять еще одну попытку решить еврейскую проблему в Германии.
Сегодня я побывал на своей ферме близ Раунд-Хилла. Оттуда я проехал к югу по немощеной дороге еще три мили, чтобы попросить Мэйсона Пейтона прочистить засорившиеся водопроводные трубы. Обратно я ехал уже по другой, недавно отремонтированной дороге и, увязнув в грязи, не мог сдвинуть машину ни взад, ни вперед. Уже темнело. Я подождал немного, размышляя, что делать, так как цепей для колес у меня не было, и вдруг увидел на дороге крепкого, широкоплечего парня – работника с ближней фермы. Он охотно вызвался помочь мне и, отыскав поблизости несколько широких досок, подложил их под задние колеса, но машина все равно не могла сдвинуться с места. Через несколько минут на дороге показался еще один работник. Теперь они стали помогать мне вдвоем. Провозившись с четверть часа в грязи, мы наконец вытащили машину. Оба мои помощника отказались от денег. Как это не похоже на Европу!
