Пятница, 8 июня. Сегодня приходил еще один нервный, встревоженный нью-йоркский банкир. Когда он стал критиковать президента, я решительно поддержал предложения об ограничении фондовой биржи, которые вскоре должны вступить в силу. Он согласился со мной и постепенно признал, что Рузвельт – единственный государственный руководитель, от которого можно чего-то ждать. Этот банкир ужасно боится, как бы здесь не случилось чего-нибудь.
За чаем у Эрнста Ганфштенгля французский посол снова коснулся переговоров в Женеве. Он сказал, что там появились новые перспективы и что я слишком мрачно смотрю на положение в Германии, считая его критическим и сомневаясь в том, что удастся вырвать у немцев сколько-нибудь существенные уступки в вопросе о разоружении.
Представитель германского министерства иностранных дел доктор Дэвидсон говорил о необходимости поскорее начать торговые переговоры в Вашингтоне. Я открыто выразил надежду, что комиссия вскоре начнет работать, так как назрела необходимость пересмотреть тарифы. Доктор Дэвидсон сказал, что знает со слов Нейрата, как давно я одобряю такой шаг, и что посол Лютер целый час беседовал с Хэллом в среду, в тот самый день, когда я телеграфировал, что немцы не понимают значения международных инцидентов, которые по их вине происходят почти каждый день.
Воскресенье, 10 июня. Мы поехали в бывшие имперские охотничьи угодья, которые Герман Геринг превратил в Прусский государственный звериный заповедник; здесь он проводит субботу и воскресенье. Мы опоздали из-за какой-то неисправности в машине (новом «Бьюике», купленном наконец моей женой взамен старого, разбитого «Шевроле», который дипломаты считали смехотворно скромным для посла) и, приехав, увидели, что почти все дипломаты обступили в роще человека, который говорил что-то и дружелюбно нас приветствовал.
Потом Геринг, одетый в средневековый охотничий костюм, произнес речь. Это огромный, жирный, веселый человек, который больше всего на свете любит рисоваться. Во время речи Геринга три фотографа с превосходными аппаратами снимали его, на что он соглашался с нескрываемым удовольствием. Потом он повез нас в лес показывать зубров и маленьких диких лошадок. Сам он уселся в старинный экипаж, запряженный парой лошадей, с крестьянином на козлах. Синьора Черрути, жена итальянского посла, гордясь выпавшей на ее долю честью, заняла место справа от Геринга. Остальные в двухместных крестьянских повозках медленно поехали вслед за ними по лесу, где время от времени можно было увидеть оленя или орла.
Когда прогулка кончилась, каждый из нас дал марку или две вознице, и, сев в свои машины, мы двинулись к охотничьему дому Геринга на берегу живописного озера. Геринг поехал вперед. Он встретил нас в великолепном, с иголочки, белом летнем костюме и пригласил в свой бревенчатый дом, прекрасно скопированный с дома благородного средневекового помещика, если только в те времена вообще существовали благородные люди. Мы разбрелись по дому, пили чай, кофе или пиво, смотря по вкусу. Вице-канцлер фон Папен сидел на почетном месте, слева от меня. Сэр Эрик Фиппс, английский посол, – напротив; французский посол – справа, через два человека от меня. Разговор был неинтересный, внимания заслуживали, пожалуй, только скупые реплики по поводу новой книги адмирала Шпиндлера о боевых действиях германского флота в мировой войне. Я прервал разговор об этой книге, сказав:
– Если бы люди знали историческую правду, большой войны никогда больше не было бы.
Сэр Эрик и Франсуа-Понсэ почему-то долго смеялись над этим, но ничего не сказали. Наступило долгое молчание, после чего мы обратились к другим, менее рискованным темам.
В шесть часов Геринг стал показывать нам свои владения и на каждом шагу обнаруживал такое тщеславие, что гости то и дело насмешливо переглядывались. Он повел нас на берег другого живописного озера и показал склеп, высокое каменное основание которого выходило прямо к озеру, – самое роскошное сооружение такого рода из всех, какие мне доводилось видеть. Это была могила первой жены Геринга, чьи останки перевезены из Швеции, где народ проявил неприязнь к нацистской Германии, разрушив могилу. Геринг громко хвастался великолепным склепом, где, как он сказал, будут в свое время погребены и его останки. Все это продолжалось с полчаса. Сэр Эрик и я, утомленные этим забавным зрелищем, решили подойти к Герингу попрощаться. К тому же мы торопились в Берлин, до которого было пятьдесят миль. Заметив это, синьора Черрути мгновенно встала, – она не могла уступить нам свое священное право всегда и везде быть первой.
Среда, 13 июня. Сегодня я поехал на чай в красивый городской особняк Геринга. Присутствовал почти весь дипломатический корпус. Шмитт, талантливый член кабинета, которого характер его деятельности вынуждает время от времени грозить отставкой, подсел ко мне, чтобы снова обсудить возможность торговых переговоров между Германией и Соединенными Штатами. Он был встревожен и огорчен ожидающимся в ближайшее время заявлением, что с 1 июля Германия отказывается от уплаты всех долгов. Кроме того, ему известны слова государственного секретаря Хэлла, сказанные 6 июня послу Лютеру, что в течение еще некоторого времени никакие торговые переговоры не могут быть начаты.
Я сказал, что государственный секретарь Хэлл жаловался на нарушение немцами договора и на их несправедливое отношение к американским кредиторам. Он притворился, будто ничего не знает об этом. Мы откровенно поговорили об ошибках, которые, как видно, сделали невозможным то, на что надеялись немцы, – более свободный доступ на американские рынки. Мы согласились, что помешательство Гитлера на мнимом экономическом господстве очень опасно. Шмитт сказал, что канцлер вопреки позиции, занятой Соединенными Штатами, будет еще упорнее навязывать Германии свой режим. Я сказал, что эта позиция вызвана тремя причинами: неразумным обращением с евреями, что повлекло за собой активный бойкот, тайным нарушением Германией договора, предусматривавшего некоторые торговые привилегии для Америки, и отказом министерства иностранных дел объяснить подобные акции или хотя бы ответить на мои настоятельные официальные запросы о причинах такого поведения. Я заметил также, что все это вызывает широкое возмущение общественности, а кроме того, теперь, когда со дня на день ожидается, что Германия объявит о своей неплатежеспособности, выяснилось, что в последнее время Германия закупала у американских промышленников по сто аэропланов в месяц. Все это так несовместимо! Партийные деятели поглядывали на нас слишком пристально, и мы разошлись в разные стороны. Шмитт был очень встревожен.
Четверг, 14 июня. В газетах много пишут о торжественной встрече Гитлера и Муссолини в Венеции, которая состоится сегодня и завтра8. Мне кажется, цель этой встречи может быть только одна: ободрить немецкий и итальянский народы, которых сильно тревожит экономический крах фашистского строя. Вчера Геринг саркастически рассмеялся, когда я сказал ему: «А вы, я вижу, в Венецию не поехали». Здесь все говорят, что он надеется сыграть роль спасителя нации в связи с затеваемым командованием рейхсвера путчем, который может начаться каждую минуту. Однако я не вижу, каким образом этот путч может кончиться успешно.
Пятница, 15 июня. Ко мне пришел фон Риббентроп, посредник Гитлера в международных делах. Он поговорил со мной о встрече в Венеции, но не сказал ничего определенного. Потом он коснулся проблемы разоружения и в конце концов заявил, что Гитлер вернется в Лигу наций, если Франция пойдет хотя бы на небольшую уступку. Я уже говорил об этом с Франсуа-Понсэ 13 июня перед его отъездом в Париж. Теперь посредник канцлера подтвердил мои слова: небольшая уступка со стороны Франции позволит возобновить обсуждение вопроса о разоружении. Может быть, он просто меня прощупывал? Я повторил то же самое, что сказал Шмитту за чаем у Геринга. Риббентроп притворился удивленным и ушел от меня сильно озабоченный.
