Папен, несмотря на то, что случилось с ним 30 июня, и на все то, что он в свое время говорил мне, во время антракта беседовал с Геббельсом, которого он так резко осуждал в разговоре со мной и который, как говорит сын Папена, требовал смерти вице-канцлера. Странно: Папен ненавидит Геббельса, Бломберг тоже дал мне понять, что ненавидит Геббельса и желает его отставки, Фрич ненавидит Бломберга, и оба, как говорили, до 30 июня ненавидели Гитлера. Теперь же все они сидят рядом, словно лучшие друзья!
Во время одного из антрактов ко мне подошла синьора Черрути и после всяких притворных дипломатических намеков сказала:
– Вы не забыли, что я говорила, когда была у вас 29 июня?
Разумеется, я не забыл этого. Супруги Черрути, конечно, знают, что я люблю их диктатора не больше, чем самовластного фюрера. Размышляя о проблемах и пороках нашей цивилизации, я раздумываю и о том, не следует ли американскому правительству отозвать меня. Я был бы не прочь оставить эту должность.
Воскресенье, 16 сентября. Сегодня у Орме Уилсона был дан обед в честь советника нашего посольства в Париже Маринера, который возвращается туда после поездки в Варшаву, где он изучал позицию польского правительства по отношению к Франции и Лиге наций. Держался он по всем правилам дипломатического этикета. Мы пришли на этот обед только для того, чтобы нас не сочли нелюдимыми. Интересных разговоров не было, и ничего нового мы там не узнали. Гораздо приятнее было бы пообедать дома и почитать хорошую книгу, если только такую книгу можно найти в наше время.
Среда, 19 сентября. В одиннадцать часов утра я по просьбе нашего государственного секретаря посетил доктора Шахта. Он принял меня очень сердечно. После того как мы обменялись приветствиями, я откровенно сказал, что отношения между нашими странами едва ли улучшатся, пока в Соединенных Штатах все убеждены, что Германия готовит новую войну. Какую пользу могу я принести в Берлине, когда Германия идет навстречу мировому или общеевропейскому конфликту? Если меня ждет здесь заведомая неудача, не лучше ли мне вернуться в Соединенные Штаты и остаться там?
Он был поражен и сказал:
– Вы не должны уезжать, это будет иметь плохие последствия.
Но что может сделать человек с моим образом мыслей в стране, где создалась такая неблагоприятная атмосфера? Шахт продолжал:
– Весь мир объединяется против нас; все осуждают Германию и стараются бойкотировать ее.
– Да, – согласился я, – но едва ли вам удастся прекратить все это, вооружаясь до зубов. Если вы начнете войну и выиграете ее, то все равно потеряете больше, чем приобретете. На этом все могут только потерять.
Когда Шахт заметил, что немцы не так уж интенсивно вооружаются, я возразил ему:
– В январе и феврале Германия закупила у американских самолетостроителей на миллион долларов первоклассных аэропланов и уплатила за них золотом.
Он смутился и хотел было отрицать это, но, увидев, что я готов подтвердить свои слова документом, сказал:
– Да, видимо, вам все известно, но мы вынуждены вооружаться.
После этого он признал, что партия Гитлера полна решимости начать войну, народ тоже готов к войне и хочет ее. Лишь немногие члены правительства понимают опасность и не согласны с этим. В заключение Шахт заметил:
– Но мы намерены выждать лет десять. А тогда, быть может, нам удастся и совсем избежать войны.
Напомнив ему его речь, произнесенную недели две назад в Бад-Эйлзене, я сказал:
По торговым и финансовым вопросам у меня с вами в основном расхождений нет. Но почему вы в своих публичных выступлениях не говорите германскому народу, что нужно отказаться от военных настроений?
– Я не рискую говорить об этом, – ответил он. – Я могу касаться только того, что имеет отношение к моей специальности.
Откуда же в таком случае может немецкий народ узнать, какова истинная опасность войны, если никто не затрагивает эту сторону вопроса? Шахт снова подчеркнул, что он против войны, и добавил, что употребил все свое влияние на Гитлера, «этого великого человека», как он выразился, дабы предотвратить войну5. Я сказал:
– Германские газеты опубликовали ту часть моего доклада, сделанного в Бремене, где я говорил о торговых отношениях между нашими странами, но не напечатали ни слова об ужасных последствиях и варварской жестокости, которые несет с собой война.
Он согласился с этим и весьма неодобрительно отозвался о министерстве пропаганды, которое запрещает все, что ему не по вкусу. На прощанье он сказал мне:
Вы же знаете, что партия приходит к власти путем пропаганды, а потом уже пропаганду эту невозможно остановить, равно как и отказаться от нее.
На обратном пути я оставил машину у Бранденбургских ворот и пешком направился в английское посольство, которое помещается на Вильгельмштрассе. Сэр Эрик Фиппс оказался у себя в кабинете, и мы с ним четверть часа беседовали о том, что Германия активно готовится к войне, – доказательств этого у меня накапливается все больше. Английские консулы, по-видимому, не представили ему ту информацию, которую мы получили от своих консулов, особенно из Штутгарта и Мюнхена. Сэр Эрик притворился удивленным, когда я рассказал ему о немецких закупках самолетов в Соединенных Штатах за последние полгода.
Я дал ему также понять, что Шахт в беседе со мной признал агрессивные цели нацистской партии. Эта беседа с мистером Фиппсом была конфиденциальной: я хотел подготовить его к будущему важному разговору, если президент Рузвельт вновь попытается взять американскую военную промышленность под правительственный контроль. Я надеялся склонить его к тому, чтобы он попытался убедить английское правительство начать расследование, подобное тому, какое произвел сенатор Най, вызвав волнение во всем мире6. Зная, что Англия заявила протест против разглашения бесчестных действий своих военных промышленников, я все же намекнул на то, что разоблачения Ная сыграли большую положительную роль. Сэр Эрик Фиппс согласился с этим, хотя не выказал желания добавить что-нибудь по этому поводу. Военные промышленники во всем мире являются главной причиной напряженности в Европе.
В половине третьего я по приглашению министерства иностранных дел поехал в оперный театр Кролла на совещание по дорожному строительству, которое сейчас широко развернулось в Германии. Присутствовали многие немцы, а также английский и французский послы. Оказалось, что совещание это устроено лишь с целью дать возможность Нейрату разъяснить внешнюю политику и «мирные цели» Германии: «фюрер больше всего на свете желает мира». Он хотел довести до общего сведения отношение Германии к принятию России в Лигу наций и к предстоящему плебисциту в Саарской области, где 11 января народ должен решить, вернуться ли ему к своей бывшей родине или остаться под управлением Лиги наций7.
Все присутствовавшие на совещании члены дипломатического корпуса оставались на своих местах до тех пор, пока Нейрат не кончил говорить. Когда переводчик стал переводить его речь на английский язык, французский и английский послы удалились. Немного погодя ушли и мы с итальянским послом. С нас было довольно. Нейрат неплохой человек, но никто не верит его заверениям о мирных целях германского правительства.
