Вторник, 30 октября. Мой трудовой день, как обычно, начался в половине десятого. Сотрудники посольства и служащие пришли позже меня. Они считают, что дипломат не должен являться в посольство раньше половины одиннадцатого или одиннадцати, а служащие и машинистки приходят к десяти. Такой точки зрения придерживаются главным образом американцы, служащие в Берлине. Французы и англичане обычно начинают работу в девять и расходятся по домам в шесть или в семь часов вечера.
В полдень мне нанес официальный визит по всей форме новый русский посол Яков Суриц, человек очень достойного вида, безукоризненно одетый и с прекрасными манерами – в этом смысле он очень похож на французского посла. Мы почти целый час беседовали по-немецки на экономические темы.
Четверг, 1 ноября. В полдень пришел профессор Коур. Он почти не изменился, но стал гораздо нетерпимее к нацистскому режиму, чем летом 1933 года. То, что он рассказал, свидетельствует о росте враждебности к Гитлеру в Германии. День или два назад он сидел в вестибюле одной гостиницы, ожидая друга, с которым боялся увидеться у него на квартире. Рядом сидели две женщины, которые вязали, отдыхая после завтрака. Одна из них сказала:
«Знаете, они убили моего племянника». Другая, по-видимому, нисколько не удивилась, но лицо ее выразило глубокое возмущение.
Коур рассказал, что в Гамбурге, в одной закусочной, люди так открыто выражали свое недовольство, что ему пришлось уйти, иначе его могли счесть их соучастником. Тем не менее Коур намерен читать курсы лекций в германских университетах по вопросам культуры, и ему обещана полнейшая свобода. По его словам, Гитлер сообщил ему, что намерен присутствовать на его первой лекции в Мюнхене.
Сегодня ко мне во второй раз приходил доктор Георг Солмсен, один из богатых немецких евреев, который долгое время был президентом германского эмиссионного банковского общества. Год назад, вскоре после того как я выступил в Торговой палате, он пришел и довольно подробно рассказал мне свою печальную историю. Сейчас он как будто несколько примирился с гитлеровским режимом и хотел бы провести месяц в Нью-Йорке, Чикаго и Вашингтоне. Поскольку он очень хорошо знает финансовое положение в Европе, я дал ему рекомендательные письма к Генри Моргентау-младшему и к Дэниэлу Роуперу. Он сказал, что часто встречается с доктором Шахтом, и я подозреваю, что истинная цель его поездки – успокоить американских евреев. Что ж, пусть он сам убедится, как оба Моргентау, отец и сын, нетерпимы к теперешнему германскому режиму.
В шесть часов я нанес ответный официальный визит советскому послу Сурицу. Он непринужденно рассказывал об экономической жизни России, и, слушая его, я заподозрил, что русские ведут переговоры с Гитлером, хотя нацисты и ненавидят их. Мне кажется, Гитлер не прочь заключить пакт с Советским Союзом наподобие того, который он заключил с Польшей, главным образом чтобы припугнуть французов. Буду внимательно следить за этим.
Пятница, 2 ноября. Приходил Фредерик Эхснер, представитель агентства Юнайтед Пресс, и рассказал о том, как на прошлой неделе, когда я ездил в Мюнхен, он невольно дезинформировал свое агентство относительно положения лютеранской церкви. Перед отъездом я попросил его точно сообщить мне, как обстоят дела в Баварии и Вюртемберге, где арестованы два епископа. Представленный им доклад показал, что сообщения Ассошиэйтед Пресс и лондонских агентств большей частью не соответствуют действительности. Сегодня утром он сказал:
– Я хочу исправить свое прежнее сообщение и объяснить, как все получилось; в нем содержится неправильная информация. Не знаю, как мог наш человек в Южной Германии все перепутать.
Мне было известно, что его местный корреспондент – немец, сочувствующий нацистам, – не посмел сообщить ему подлинные факты. Я рад, что Эхснер готов признать свою ошибку. Мне кажется, его агентство в Нью-Йорке заинтересовано в том, чтобы он относился к Гитлеру как можно сочувственнее.
Сегодня я по приглашению американского клуба завтракал в ресторане великолепного отеля «Эспланада», в одном из самых красивых залов, какие мне доводилось видеть. Председательствовал новый генеральный консул Дженкинс, а официальным германским представителем был доктор Дикгоф. Дженкинс прочел целую лекцию о жизни и культуре Китая и не сказал ни одного слова, которое могло бы скомпрометировать его. Я всегда считал, что нужно либо сказать что-нибудь существенное, либо вообще ничего не говорить, хотя в подобной обстановке я ни разу не высказал публично что-либо такое, что можно было бы отнести непосредственно к современному режиму.
Вторник, 6 ноября. Сегодня меня пригласил на прогулку профессор новой истории Берлинского университета Вольфганг Виндельбанд. В половине шестого уже стемнело, и, я уверен, Виндельбанд был рад этому. Он говорил о лекции, которую ему предстоит прочесть 14 ноября в Американском женском клубе на тему: «Деятельность Бисмарка в период 1870–1871 годов». Он сказал, что подробно остановится на ошибке, которую сделали военные, когда потребовали аннексии Эльзаса и Лотарингии целиком, вместо того чтобы присоединить к Германии только Эльзас, где население говорит по-немецки. До сих пор я не встречал ни одного немецкого историка, который бы правильно понимал позицию Бисмарка в то время, когда Франции был навязан договор 1871 года. Любопытно, что Виндельбанд не одобряет Бисмарка за то, что он включил в состав рейха Лотарингию.
Затем профессор заговорил о положении университетов при гитлеровском режиме. Положение это, как он сказал, просто критическое. Если оно не изменится, все университеты Германии за какие-нибудь два года придут в полнейший упадок. Потом Виндельбанд рассказал мне о том, как ему довелось принимать государственные экзамены на право преподавать историю в средних школах. Председателем комиссии был местный главарь нацистов. Два других экзаменатора, тоже нацисты, хотели, чтобы экзаменующийся ответил на ряд вопросов так, как этого требует нацистская идеология. Но экзаменующийся строго придерживался того, чему учили в вузах до 1933 года. Виндельбанд считал, что экзаменующийся отвечал правильно. Двое нацистов не соглашались с этим. После горячего спора было решено, что экзамен сдан, несмотря на протесты нацистов. Председатель, нацистский главарь, голосовал вместе с профессорами. Виндельбанд считает этот случай серьезной победой.
Он добавил, что борьба, которую ведет сейчас церковь, оказывает неоценимую помощь университетам. Я согласен, что борьба эта имеет некоторые перспективы, но сомневаюсь, поддержат ли католики лютеран; если нет, преподаватели университетов обречены на поражение. Католики не всегда терпимы к свободе религии и слова, а римский папа находится в союзе с тоталитарной фашистской группировкой в Испании, убивающей своих противников по примеру немецких и итальянских фашистов.
Но, как знать, возможно, немецкие лютеране-кальвинисты все же одержат победу. В настоящее время за неподчинение уволено более тысячи лютеранских священников, и теперь им грозит голодная смерть, а ведь почти у каждого из них есть семья. Разумеется, если все, кто исповедует протестантскую веру, будут крепко держаться друг за друга, они добьются своего, но как осуществить такое единство, если верующие почти лишены связи друг с другом?
