– Пакт, заключенный прошлой зимой15, – дело временное. Германия хочет вновь аннексировать часть нашей страны – об этом ясно свидетельствуют карты, развешанные повсюду. Несколько дней назад я заявил протест против этого, но так и не получил от министерства иностранных дел удовлетворительного ответа. Русские и немцы ведут переговоры о торговом соглашении, наряду с которым, как мне кажется, подготавливается политический и военный пакт, но они держат это в секрете. Главная цель переговоров – изолировать Францию.
Он не сказал, что те же самые мотивы обусловили в недавнем прошлом действия его собственного правительства, хотя и подразумевал это.
– Германия, – продолжал он, – намерена вновь аннексировать Эльзас и Лотарингию и значительные части территории Польши, а также Австрию и Чехословакию. Тогда она сможет контролировать Балканскую зону и все Балтийское море. Если Германии это удастся, Европа будет в ее власти.
Разумеется, он не сообщил мне ничего нового, но в устах человека, который содействовал в 1933 году заключению унизительного для Франции пакта, это звучало любопытно. Для меня, однако, ясно, что он все еще смотрит на Францию и Англию как на единственную надежду поляков. Он твердо верит во франко-англо-бельгийский пакт, заключенный в июле. По его словам, сотрудничество западных держав – единственное спасение для всех малых стран Европы.
Мне кажется, что господин Липский не очень-то сочувствует диктатуре, хотя никогда не выказывает своей неприязни к реакционному строю в Польше. Как дипломат он повинуется своему правительству и сохраняет внешнее беспристрастие, даже когда затрагиваются самые щекотливые вопросы.
Вечером мы поехали в Далем на обед к профессору Герману Онкену16. Библиотека, в которой собрано, вероятно, не меньше четырех тысяч томов, была полна гостей – все мы стояли там до тех пор, пока нас не пригласили к столу. Онкен – крупнейший немецкий историк, автор многих книг, но из тех, что я читал, ни одна не отличается беспристрастностью, которая, как мне кажется, необходима в исторических работах, чтобы они достигали своей цели.
Когда обед был подан, один из гостей встал, чтобы поздравить хозяина по случаю его шестидесятипятилетия. Он прочел прекрасное стихотворение, в котором Онкену воздавалась должная хвала, но было и сатирическое предостережение от ужасного несчастья, которое может постичь его, если, не дай бог, у кого-нибудь из его предков была неарийская кровь. Такое же притворно-торжественное предостережение автор преподнес и всем присутствующим, причем сделал это в таких остроумных и искусных выражениях, каких я никогда еще не слыхал. Хотя в каждой строчке стихотворения высмеивалась современная нацистская философия, оттуда нельзя было бы взять ни одной цитаты, которая могла бы послужить судебным обвинением.
Затем встал доктор Фридрих Шмидт-Отт, который в том же шутливом духе процитировал перефразированные стихи Шиллера, подчеркивая величие знаменитого современника Гёте и досадный либерализм этого единственного немецкого поэта, которого нацисты объявили своим идеалом. Потом еще один гость минут десять говорил в том же духе, и наконец доктор Фердинанд Зауэрбрух, знаменитый врач, лечивший Гинденбурга, с большим остроумием подвел итог всем поздравлениям и ловко отпустил несколько комплиментов в адрес фрау Онкен. На протяжении всего вечера гости едко высмеивали философию и действия Гитлера и Розенберга, что доставляло обществу большое удовольствие.
Хотя мы побывали в Берлине на многих обедах в честь президента Гинденбурга, а также во французском и английском посольствах, я нигде еще не встречал такого умного общества. Все гости были специалистами в различных областях истории, литературы и искусства, некоторые занимали высокие посты в прежнем правительстве. Этот прием был как бы вызовом всем немецким ученым, и в сравнении с ним особенно стала заметна вся пустота дипломатических обедов, где не рискуют говорить об истории и литературе, так как никто не знает ни истории, ни литературы, и гости не доверяют друг другу. Мы уехали от Онкена в одиннадцать часов.
Вторник, 20 ноября. Сегодня у нас завтракали мистер Уайт с супругой. На завтраке присутствовал один очень умный и интеллигентный человек – бывший член германского кабинета министров, который подал в отставку, так как резко разошелся во мнениях со своим шефом Штреземаном по вопросам официальной политики. Зовут его Ганс фон Раумер. Присутствовал также доктор Вильгельм Зольф, который в 1905 году был германским послом в Японии; половину года он проводит здесь, а другую половину – в Швейцарии по причине плохого состояния здоровья, а также, вероятно, из-за своего шаткого положения в гитлеровской Германии.
После завтрака Раумер дал правильную оценку эпохи Бисмарка, которую мне впервые довелось услышать от немца:
– Бисмарк многое сделал, но главная его ошибка состоит в том, что он слишком хитро составил конституцию германской империи, и немецкий народ думал, будто живет под властью парламентарного правительства, тогда как на самом деле это была прусская диктатура, осуществлявшая свою власть через Союзный совет, в котором Пруссия всегда имела большинство – семнадцать голосов против шестнадцати – при наличии всех его членов. Таким путем над народом Германии властвовала совершенно антидемократическая группировка.
С 1920 по 1930 год Раумер был депутатом рейхстага, и я понял, что слова его основаны на личном опыте, приобретенном в то время, когда была принята демократическая веймарская конституция 1919 года. Он не сказал, что избирательная система Бисмарка также ввела в заблуждение общественное мнение в старом рейхстаге, хотя, по его словам, этот орган всегда был бессилен против прусского юнкерства, которому принадлежало большинство в Союзном совете. Все это мне известно еще с того времени, когда я учился в Лейпциге, но я никогда не слышал, чтобы германский ученый признал эту антидемократическую систему крупнейшей ошибкой Бисмарка. Раумер добавил, что эта система помешала немецкому народу создать парламентарное правительство. Она же послужила причиной мировой войны.
Четверг, 22 ноября. Сегодня пришел Фрэнк К. Ли, бывший американский генеральный консул в Праге, который теперь назначен первым секретарем нашего посольства и должен занять место мистера Уилсона. Мистер Ли состоял в должности консула в течение двадцати лет; он хорошо говорит на русском и немецком языках и, судя по тем его докладам, которые мне довелось читать, прекрасно знает положение в Европе. Я нисколько не сомневаюсь в способностях или служебном усердии мистера Ли, но его визит с целью разузнать, какова обстановка у нас в посольстве, напоминает мне кое-какие интересные факты.
Дав согласие вступить в должность посла, я предупредил, что, если я стану жить, не превышая своего официального содержания, ко мне не должно быть каких-либо претензий. Я не мог играть здесь роль богача, подобно тому как это делал Уолтер Хайнс Пэйдж в Лондоне на средства своей семьи и друзей. Однако вскоре после моего приезда в Берлин я узнал, что тогдашний советник Джордж Гордон будет отозван, а на его место назначен Дж. К. Уайт. И действительно, заместитель государственного секретаря Уильям Филлипс подтвердил, что такой проект существует. Я не понимал цели этого назначения до тех пор, пока несколько месяцев спустя не узнал, что Уайт – один из самых состоятельных людей на дипломатической службе.
