Мы поговорили о возможности повлиять на немцев с тем, чтобы они прекратили так жестоко и бесчеловечно обращаться с евреями. Бедняга Лазарон из Балтимора, который бывает у меня даже слишком часто, находится здесь вот уже три месяца, надеясь получить аудиенцию у Гесса или Геринга. Но об этом нечего и мечтать! Я посоветовал ему уехать отсюда – мало ли что может случиться. Сэр Эрик сказал о своем намерении встретиться с Лазароном, поскольку он представляет видных евреев Англии и Соединенных Штатов.
Но все это бесполезно, – сказал он. – Гитлер одержим антисемитизмом, и, если бы вы или я подняли вопрос об этом в министерстве иностранных дел, это вызвало бы целую сенсацию и, быть может, привело к тому, что в ближайшие дни нацисты избили бы или даже убили десяток евреев.
Я смотрю на это дело менее безнадежно, хотя и считаю, что подобная попытка действительно ни к чему бы не привела. Гитлеровская партия намерена выгнать всех евреев из Германии и конфисковать их имущество.
Суббота, 25 мая. Луис Лохнер прислал мне сведения, полученные от одного человека в министерстве иностранных дел, который ему доверяет: германское правительство состоит в военном союзе с Японией и семьдесят японских армейских офицеров прибывают сюда для координации своей деятельности с германским командованием. Говорят, что Ильгнер из «И. Г. Фарбен» – крупного немецкого химического треста – за год своего пребывания на Дальнем Востоке отчасти подготовил этот пакт и продал Японии большую партию химикатов и отравляющих веществ. Я уже несколько месяцев назад был уверен в существовании такого секретного пакта. Несмотря на то что эти сведения могут быть неверны, они произвели на меня большое впечатление, и я тотчас же сообщил об этом по телеграфу в государственный департамент.
Раввин Лазарон снова неблагоразумно нанес мне визит, предварительно позвонив по телефону. Впрочем, он сознает грозящую ему опасность и собирается уехать через день или два. Меня не удивит, если его арестуют в Кельне или Франкфурте, где за евреями следят более строго, чем здесь. Он сообщил, что сегодня утром у него был один из его близких друзей, который очень боится, что его могут убить. Я ожидаю, что скоро евреев будут сажать в тюрьмы, истязать и даже убивать. Говорят, тысячи евреев уже сейчас находятся в концентрационных лагерях, особенно те, которые вернулись в Германию из-за границы. Лазарон намерен через неделю или две поехать в Лондон, надеясь побудить английское правительство обратиться к немцам с просьбой прекратить или хотя бы ограничить свои жестокости. Не думаю, что это даст какие-нибудь результаты.
Воскресенье, 26 мая. Мы встретились с сэром Эриком Фиппсом и отправились на прогулку в Тиргартен. Я поделился с ним секретной информацией о японцах. Это не произвело на него того впечатления, какого я ожидал. Он оказал:
– Три наших офицера изучают здесь немецкие методы. Это, конечно, не то, что семьдесят. Для японцев заключить такой пакт – дело нешуточное, но меня это нисколько не удивляет.
После того как мы подробно обсудили последствия, которые этот пакт может иметь на Дальнем Востоке, он пообещал разузнать в Лондоне, известно ли там что-либо об этом военном союзе.
Что касается общих вопросов германской политики, он все еще настроен весьма оптимистично и, как мне показалось, надеется, что дух Локарно позволит установить ограничения и международную инспекцию над вооружением. Я поделился с ним своими сомнениями, но сказал, что, если Германия действительно пойдет на уступку и согласится признать решения какой-либо международной комиссии в подобных делах, это будет реальным достижением. Потом я добавил:
– А вы слышали, что Германия готова помочь Польше захватить Литву, если Польша уступит ей прилегающую к Балтийскому морю часть коридора, так чтобы Восточная Пруссия оказалась непосредственным образом связанной с Германией через Данциг?
Он ответил:
– Нет, не слышал, но не удивлюсь этому, поскольку Литва так глупо вела себя в прошлом году.
Я полностью согласился с его последним утверждением, однако германская пропаганда в Мемеле во многом связана со всей этой историей.
Несомненно, положение Германии в Польском коридоре весьма затруднительно. Однако следует учесть, что до 1914 года Польша полтораста лет подвергалась унизительной эксплуатации со стороны Пруссии, а также России. Польша до некоторой степени вправе претендовать на участок Балтийского побережья, тем более что земли, заселенные поляками, выходят к самому морю.
Сэр Эрик заметил, что англичане более оптимистично, чем я, расценивают возможность сотрудничества с Германией. Быть может, причиной тому внутреннее положение Англии. Все новые факты, которые я узнаю каждый день, отнюдь не свидетельствуют о каких-либо переменах в агрессивном поведении Германии.
Понедельник, 27 мая. Сегодня я полчаса беседовал с Шахтом, желая узнать его мнение об экономической дилемме, перед которой в настоящее время стоит Германия. Он был в таком восторге от результатов речи Гитлера, произнесенной 21 мая, что мне ничего не удалось выяснить. Теперь он уже не ожидает краха в октябре, а говорит: «Мы успешно продержимся до января будущего года, а быть может, до тех пор, пока Соединенные Штаты и Англия стабилизируют свою валюту».
Среда, 29 мая. Вчера вечером нам пришлось пойти на обед в дом японского посла. Присутствовало множество гостей, в том числе русский посол, доктор Шахт и Риббентроп – он, как ожидают, займет место Бюлова, а Нейрат будет назначен послом в Лондон. Риббентроп дал понять, что 4 июня он едет в Лондон для переговоров о военно-морском соглашении, согласно которому Германия будет иметь флот, равный 35 процентам английского. Разговор за столом, разумеется, был мало интересный. Потом нам показали фильм о Японии, длившийся около часа. Домой я вернулся поздно. Мы ушли первыми. Японский посол и его семья, по их словам, через несколько дней уедут в Токио и проведут там пять месяцев.
Когда мы на минуту остались одни, русский посол сказал мне:
– Я думаю, что между Германией и Японией заключено соглашение, но у меня нет доказательств.
Воскресенье, 2 июня. Сегодня у нас был очень невеселый завтрак. Молодой принц, принадлежащий к одной из ветвей германской императорской семьи, взволнованно говорил об убийствах, совершенных в прошлом году. Он сказал, что все офицеры рейхсвера настроены против нынешнего режима, однако не осмеливаются даже рта раскрыть. У меня есть и другие доказательства, свидетельствующие о том же, однако здесь нельзя ни о чем говорить прямо. Принц рассказал о безжалостной расправе с профессорами Онкеном и Хёцшем, уволенными из-за того, что они настаивали на своем праве высказывать собственное мнение в специальных вопросах.
– Наш кайзер, – сказал он, – никогда не допускал ничего подобного.
Что касается кайзера, мне вспоминаются некоторые ограничения свободы, которые существовали в мои студенческие годы в Лейпциге. Однако историки и философы действительно пользовались значительной свободой. Мне приходит на память, как однажды Моммзен выступил с яростными нападками на Бисмарка в рейхстаге, и это прошло ему безнаказанно. Теперь подобное выступление может стоить человеку жизни или долгосрочного тюремного заключения. Когда принц ушел, он оставил у всех в душе тягостное чувство. Либерал, который хотел бы играть какую-то роль в делах своей страны, он может лишь служить офицером в армии, ненавидя самую мысль о войне.
