— И что?
— А то: с той поры баскачество ханы отменили. И дани для Орды теперь собирают свои, русские, князья.
— Хрен, как известно, редьки… — Алексий запнулся, увидев выпученные в притворном испуге Сашкины глаза. — Да ну тебя, — вознегодовал он, — с тобой, действительно, согрешишь и на собственного князя наклепаешь.
Тут-то и ляпнул Одинец то, что говорить совсем не следовало, даже в пылу спора:
— «Собственного князя!». Что ж вы, пастыри духовные, князей и народ на своих и чужих делить стали? Все мы православные. А вы наперед войска с хоругвями пойдёте: «Господи, даруй благоверному князю Ивану Московскому победу над окаянным князем Санькой Тверским. Помоги избить его воинство на поле брани, жонок и детишек в их домах…»
Задохнувшийся от ярости иерей совсем не по-иерейски указал Одинцу на дверь.
Ночь Одинец проворочался на жидком соломенном тюфячке в странноприимном доме, куда сбежал от впавшего в неистовство друга юности. Невзирая на всю свою, как ему казалось, правоту, ему было стыдно. Утро он ждал с нетерпением, давя поднимающиеся позывы немедленно идти в келью Алексия с покаянными извинениями. И не заметил, как уснул с последней мыслью: «Что-то совсем душа расшаталася, на себя не похож… нужно встряхнуться… рано нюни распустил…».
Утром он дождался конца храмовой службы и, когда снявший ризы Алексий показался из алтаря, подошел.
— Бог простит, — сказал Алексий, стараясь не встречаться с Сашкой взглядом. — Может, поговорить мне с Иваном Даниловичем, чтоб семью твою отпустили?
— Зачем? Только неприятностей себе наживешь, — Одинец тоже чувствовал себя не в своей тарелке и был рад переводу разговора на простые житейские вопросы. — В деревне голодно, а тут, станется, легче на княжеских харчах перезимуют.
Расстались не врагами, не друзьями, а так — в обиде.
Случилась в тот день и нечаянная радость: на монастырском подворье Одинец встретил своего дядьку. Кузнец одетый по-дорожному тепло, с длинной клюкой в руке и мешком за спиной, сидел у тележного сарая.
— Ты откуда, батя? — удивился Одинец.
— С кудыкиных гор, — старик обрадованно ухватил Сашку за рукав. — Чем дома сидеть, дай, думаю, до города пройдусь, может, чего о вас разузнаю. Как сердце чуяло тебя тут найти, слава Богу. Пимы вот твои принес, в сапогах-то уже холодновато. А Марьюшка-то где?
Глава восьмая
В канун Рождества полыхнула тверская земля. Объединённое татаро-московско-суздальское войско вступило в ее пределы. Первоначально назначенное соединение сил в Ярославле не состоялось: москвичи, как водится, припоздали. Иван Данилович, с немногочисленной свитой прибывший в походный стан великого темника, оправдывался снежными заносами на дорогах. Темник Хонгор-Сюке («непобедимый топор» означало это имя, быстро переделанное русскими в Федорчука), сам немало претерпевший от ужасающих снегопадов за две полные луны, что татарское войско было в пути, оправданий не принимал, но поделать ничего не мог — урусский князь, облечённый высоким доверием хана Узбека, по своему положению был ему ровня, и наказать его мог только лично великий хан.
Темник лишь мстительно не пригласил князя к столу и, пока сам неторопливо и вдумчиво пережёвывал кусок отваренной конины, Иван Данилович подпирал опорный столб утеплённого полководческого шатра. Царевич Сюга, деливший трапезу с Федорчуком, тоже не счел нужным опуститься до приглашения.
— Хорошо, князь, — темник взглядом показал одному из двух вооружённых нукеров, дежуривших в шатре, на жаровню и нукер подвинул ее ближе. — Хорошо, мы перенесём место встречи. От Ярославля мое войско двинется напрямую на Углич. Мы будем там через один, два… через девять дней. И если к тому времени твои ратники не поспеют и туда, это будет означать, что великий хан тебе не указ.
Звучало грозно. Московский князь, почтительно согнувший выю при упоминании имени хана, торопливо воскликнул:
— Поспеют! Как не поспеть!
Иван Данилович сознательно остановил московскую рать в окрестностях Переяславля в надежде, что татары не устоят перед искушением и начнут боевые действия, не дожидаясь её подхода. Теперь было ясно, что брать граничные городки-крепости, закрывавшие выходы на богатые внутренние тверские земли, придётся все же и ему, то есть, вернее сказать — московскому ополчению. Самолично карабкаться на обледенелые стены под дождём стрел князь и в уме не держал, и никак не числил себя полководцем. Для этого кто поглупее есть.
— Что ж, князь, поспеши к своему войску, и жду тебя в Угличе, — завершил разговор Хонгор-Сюке.
Иван Данилович, сопровождаемый воеводой Миной, пошел прочь из шатра, мысленно желая всему татарскому генералитету разом подавиться.
— Хитрит московская собака, — сказал царевич. Он вытянул из груды кусок посочнее и через пар посмотрел на полог, только что опустившийся за москвичами, — я насквозь вижу этих жадных и трусливых урусов.
«Я тебя тоже насвозь вижу, молокосос», — неприязненно подумалось темнику. Не далее как вчера он получил крепкий тычок в спину от великого хана, раздраженного медленностью похода и приславшего грамоту, в которой хан в изысканных восточных выражениях интересовался здоровьем своего главного полководца. Намёк был столь ясен, что старый темник второй день не мог спокойно смотреть на розовощекого царевича Сюгу и все прикидывал, в какую тверскую дыру он сможет загнать соперника, чтоб тот с наибольшим уроном для бунтовщиков сложил там свои молодые косточки. Пока же приходилось терпеть ежедневное присутствие ханского отпрыска; более того, старый и опытный царедворец Хонгор-Сюке намеренно держал царевича на короткой привязи: в то время как остальные темники находились в рядах своих тысяч, пользуясь достаточной свободой в распоряжениях и организуя их движение по собственному усмотрению, Сюга безотлучно находился при главнокомандующем. Стороннему человеку могло бы даже показаться, что и верховодит в ставке монголов именно царевич. Он закатывал шумные пиры на больших стоянках после трудных переходов, либо отправлялся на облавные охоты во главе двух-трёх охранных сотен. На пиры после каждой охоты были приглашаемы все чины его личного тумена старше сотников. Выезды приносили иногда столько волков, что их доставляли в ставку полными санями.
Непобедимый Топор только крякал, глядя, как лихо расправляется подгулявшая молодежь с подвозимым в ставку продовольствием. Запасы, взятые из Сарая, давно окончились, и снабжение войска целиком зависело от старания и доброй воли урусских князей, по чьим землям двигались все пять татарских туменов. Князья, отдать им должное, старались вовсю. Добрая воля тоже лилась рекой, особенно после показательного повешения за ногу одного из удельных князьков, при народе плюнувшего на возок с битой птицей, отправляемый татарам. Полководец Хонгор был удивлен количеству подданных того князя, пожелавших донести на господина.
Но пропитания всё едино было в обрез. Оставалось только одно: как можно быстрее войти на тверские земли и начинать кормиться за счет побеждённых…
