Книга Княжий сыск. Последняя святыня, страница 8. Автор книги Евгений Кузнецов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Княжий сыск. Последняя святыня»

Cтраница 8

— И наклали вам литовцы по первое число, — боярин поудобнее откинулся на лавке, высвобождая дряблую зобатую шею из тесного воротника. Подьячий кинулся подобрать длинные полы бархатного тиуновского опашня — чтоб не мели по земле, подоткнул их начальнику под ляжки и снова уселся — весь внимание — в сторонке с пером в руке.

— Ополчение наше припоздало, татары без нас по сопаткам получили. А меня тогда, когда ополченье распускали, как грамотного в младшую княжью дружину взяли. Служил сначала мечником на смоленском рубеже, потом подьячим, затем десятским. А теперь вот обратно в село вернулся.

— И меч со службы утянул… А должен ведь княжеский указ знать, что простолюдью не полагается.

— Меч у меня дареный. Сам Иван Данилович за службу и пожаловал.

— Вот оно как! — в голосе тиуна уже не было прежней уверенности: кто его знает, вроде мужик мужиком перед ним, а, поди же ты… Он стрельнул зраком на подьячего, приказал: «Живо дуй на княжий двор, найдёшь стряпчего, боярина Кобылу, скажи, мол, Василий Онаньевич кланяется и про мечника Одинца выяснить желает».

— Грамотку бы мне, за вашей печаткой, — заробел подьячий, — вдруг стряпчий осердится?

— Осердится, значит, выпорет, я Кобылу знаю! После порки сразу сюда ковыляй, — тиун мелко затрясся в беззвучном смешке, видимо, самому шутка понравилась. — Но про Одинца всё равно выведать должон. Князь наградами у нас не раскидывается, так что стряпчий может помнить. Ну, что, — вновь обернулся боярин к Одинцу, — посиди пока в холодной, подожди. Коль не соврал, выпущу. Чего же ты сразу на шляху страже не объяснил?

— Десятский торопливый попался, у той хари разбойничьей запазушный кошель поторопился взять.

— Сам видел? Забожись.

Одинец трижды перекрестился, поняв: «Миновало…». Побрякивая ключами на связке, стражник тянул его из караулки. Боярин блеснул перстнями на пальцах, кашлянул в кулак и, когда Одинец уже был на пороге, буднично, как бы между прочим спросил:

— Мельник-то, говоришь, ракитовский?

— Ага…

— Надо будет познакомиться. Ну, иди, иди…

* * *

Вечерело. Низкое солнце удлинило тени, мир стал полосатым; в оврагах и низинках заклубилась нарастающая мгла. Заблаговестил одинокий колокол, протяжный звук его бежал по дорожкам теней и исчезал вдали. Даниловская обитель отходила к покою: устало брела братия на вечернюю молитву, коей надлежало окончить ещё один земной день, наполненный общением с Богом и работой в поле или огороде.

Когда-то — теперь казалось, что с тех пор прошла целая вечность — Одинец был отдан дядькой-кузнецом на учение в эту знаменитую обитель. Сам кузнец, ни бельмеса не понимавший в грамоте, свято верил, что только настоящее учение способно вывести племянника в люди. Александр навсегда запомнил тот день, когда необычно праздничный дядька подвёз его, тринадцатилетнего отрока, к въезду в монастырь.

— Может, не возьмут они меня?

Дядька уловил в голосе Саньки крохи надежды и погрозил корявым пальцем: «Шалишь, брат! Я уж давнёшенько сговорился. Что, думаешь, зря такие деньжищи за этот подарок для отца Нифонта отвалил?» Он стукнул кнутовищем по пузатому трехведерному бочоночку, лежавшему в телеге: «Не родился ещё тот монах, чтоб против такой тяги к знанью устоял!» Медовуха глухо отозвалась на стук кнута.

К чести Сашкиного наставника дар кузнеца со временем вернулся последнему с лихвой. Всякий раз, отпуская ученика домой в село на короткие побывки во время сева или косовицы, отче Нифонт вручал ему жбан, наполненный тягучим медом: в монастыре пастырь занимался бортничеством, подвижнически предаваясь нелёгкому, но любимому делу. Впрочем, оно же, случалось, доводило монаха до греха: ему не всегда удавалось соблюсти меру в приеме собственноручно изготовленной медовухи. После памятной дарёной бочки отец Нифонт зачислил и старого кузнеца в ряды знатоков и поклонников благородного русского продукта.

— Поклон дядьке твоему от меня грешного. Пчёлки мои прошлым летом постарались. И твоя заслуга в этом есть, ибо много было у меня парнишек в учении, да таких успехов не казали! Только нос не задирай, это у нас, на московщине, редко кто читать-писать умеет, а вот в Новгороде Великом, почитай, все сплошь, хоть мужики, хоть бабы!

Снова ударил колокол. Ворота монастырской ограды уже закрывались.

— Стой, погоди, отче! — Одинец, подгоняя, тронул жеребца пятками. Щупленький монашек в бахромящейся по подолу истрепанной рясе оглянулся и, с трудом удерживая самовольно открывающуюся наружу массивную обитую железом створку, попытался разглядеть, кто его окликнул.

— Мир тебе, добрый человек! Ты в обитель?

— Я к отцу игумену.

— Отец игумен сейчас на службе в храме, я передам ему. А ты, пока совсем не затемнело, коня на конюшню пристрой, да и жди у странноприимного дома…

— Хорошо, отче! — Одинец спешился, помог монаху запереть ворота, заложив с внутренней стороны в огромные кованые скобы два массивных бруса. — А ты не сможешь отцу Нифонту передать, что, мол, Одинец Сашка повидать его хочет?

— Отцу Нифонту? — инок удивленно взглянул на Одинца.

— Что? — Сашка послышалась странная заминка в вопросе монашка.

— Так ведь преставился наш старый игумен нонче зимой. Не знал? У нас теперь настоятелем иеромонах отец Алексий.

Злая новость не сразу дошла до Сашкиного сознания, он улыбнулся, как будто услышал что-то смешное и несуразное. «Да будет завир…» — губы еще произносили обычные слова, но ум уже проняло и язык замер на полуслове. Лицо Одинца потемнело.

— Знавал, что ли, Нифонта, аль как? — в голосе маленького инока плеснулось сочувствие.

— Выученник я его мирской. Где похоронили-то?

— Погодь, погодь! Ведь я тебя вспомнил: приезжал ты сюда. Как же! И Нифонт частенько поминал, все письма твои показывал. Могилка его тут, за храмом, как раз с краю…

Монашек продолжал еще что-то договаривать, Одинец, не слыша его, торопливо зашагал тропой, ведя коня в поводу.

— Так я скажу после службы отцу Алексию? — крикнул вслед инок и, перекрестившись на неожиданно засиявший в последнем луче солнца крест на колокольне, засеменил к входу в храм.

На отца игумена имя, названное монахом, произвело немедленное действие. Игумен был занят тем, что мягко увещевал келаря Нектария за непорядок на заднем дворе. Отец келарь, повидавший виды за свою долгую службу в монастыре, никак не мог привыкнуть к тёплой и задушевной манере речи нового иерея, которого митрополит Феогност назначил игуменом меньше полугода назад; оттого келарь терялся и оправдывался нескладно.

— Одинец? — игумен поспешил окончить разговор с келарем: — Я тебя, брат келарь, попрошу весь навоз с задов за два дня вывезти. Ну, подумай сам, каково тебе будет по тысяче поклонов средь навоза бить каждую ночь, когда я епитимью на тебя наложу. А вывезешь — ни епитимьи, ни навоза. Спать ночами в своей келейке будешь. Ангелы райские станут сниться…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация