– Я вас не понимаю.
Казалось, на Адама разом навалилась чудовищная усталость.
– А с чего вам вдруг меня понимать? Но помните, я имела в виду ровно то, что сказала. И я вам не лгу. Да, я играю в эту игру ради собственной выгоды, это очевидно – я увидела шанс выбраться из нищеты и тяжкой работы, шанс получить то, что зовется местом под солнцем, и ухватилась за этот шанс. Признаю, это дурно. Признаю – я не щепетильна. Но я не злодейка и не пошла бы на такой шаг, если бы хоть кто-нибудь мог пострадать. Поверьте мне, все они будут щедро обеспечены и то малое, что я возьму и что значит для меня очень много, для них – пустяк.
– Все это аморальная чушь, – сердито произнес он. – И не имеет никакого отношения к сути.
– Знаю, – засмеялась я. – Но все равно подумайте об этом, мистер Форрест. Это один из тех случаев, когда поступить правильно – лишь причинить всем зло. Так что оставьте все как есть, хорошо? Успокойте вашу совесть и держитесь подальше от дедушки. В конце концов, это не ваше дело.
– Если бы я только мог вам поверить. Если бы я знал, какую игру вы затеяли.
– Не тревожьтесь об этом или о моем будущем. Все это не имеет к вам ни малейшего отношения.
Мне послышалось, будто мой собеседник вздохнул.
– Да. Хорошо. Я буду держаться в стороне, по крайней мере пока. Но следи за своими поступками… Аннабель.
У меня перехватило дыхание, а он грубовато добавил:
– Уж коли я собираюсь играть в вашу игру или хотя бы наблюдать из-за штрафной черты, вряд ли я могу называть вас «мисс Уинслоу».
– Так вы станете… играть в мою игру? – еле выдохнула я.
– Думаю, да. Хотя бог весть почему. Давайте скажем, что я намерен уйти и все хорошенько обдумать, взять передышку для наблюдения. Но обещаю, что если я решу – как там мы говорили? – настучать, то сперва вас предупрежу.
– Не знаю, с какой стати вам делать это ради меня, – севшим голосом пробормотала я.
– Я и сам не знаю, – устало отозвался он. – Но… будьте осторожны.
– Непременно. И я… мне жаль, что я наговорила вам все эти слова.
– Какие?
– Будто вы прогнали Аннабель, а потом хотели затеять ваш… ваш роман сызнова. Это было нечестно, но… словом, я просто очень перепугалась. Понимаете, я должна была сказать что угодно, лишь бы заставить вас отпустить меня.
– Да, понимаю.
Я заколебалась.
– Спокойной ночи… Адам.
Он не ответил. Я повернулась и пошла прочь.
И когда темные листья рододендронов уже опускались, скрывая его от меня, мне показалось, будто он произнес:
– Спокойной ночи.
Глава 12
С какой бы стати не любить
Любимого в ответ?
С какой бы стати не спешить
За милым другом вслед?
Народная песня
Дни текли себе, теплые и безоблачные. Сенокос стоял в разгаре, скошенные поля, раскинувшиеся под голубыми небесами рифленым золотом, благоухали, точно елисейские. Дикий шиповник каким-то непостижимым образом пробивался сквозь все изгороди, а Томми, толстый черно-белый кот, на удивление всем взял да и народил семерых котят, изрядно озадачив знатоков.
Но Адам Форрест ничего не предпринимал.
Я отнесла паспорт с глаз подальше в банк и почувствовала себя чуть поспокойнее, но лишь спустя пару дней со времен той подлунной встречи перестала следить за дорогой между Уэстлоджем и Уайтскаром. Когда же минуло два дня, а затем и третий, а Адам так и не дал о себе знать, я решила, что, возможно, «по зрелом размышлении» он решил поверить мне на слово и ради дедушки придержать язык и подождать дальнейшего развития событий. Больше я его не видела, хотя Жюли пару раз уговорила-таки меня прогуляться по заливным лугам и полюбоваться на жеребенка Роуэна. Я соглашалась, сознавая: в чем бы ни заключались намерения Адама Форреста, вести себя следует как можно естественнее, а Жюли, разумеется, полагала, что трехлетка меня страшно занимает.
Я больше не пыталась потолковать с Жюли по душам, и сама она откровенничать не стремилась, но я все же подозревала, что между нею и Дональдом Ситоном далеко не все ладно. О серьезности ее чувств я могла только гадать. Жюли была молода, ветрена, возможно, чуточку избалована, но из того немногого, что девушка мне поведала, – пожалуй, именно потому, что поведала она так немного, – я решила, что сердце ее затронуто не на шутку. Сама я при первом же взгляде на Дональда решила, что этот человек заслуживает и приязни, и уважения; с тех пор он побывал в Уайтскаре дважды или трижды и с каждым разом нравился мне все больше, хотя я вроде бы поняла причину напряженности, существующей если не между ними обоими, то в сознании Жюли.
Я видела, что спокойствие Дональда, его степенная сдержанность могут обескуражить и даже устрашить девятнадцатилетнюю экстравертку, привыкшую к непринужденному, откровенному восхищению юнцов ее лондонского «круга». В тихом омуте черти водятся, однако в девятнадцать лет этому факту вряд ли отдают должное.
В первый же вечер девушка в шутку пожаловалась, что Дональд Ситон «ни в какой романтический контекст не вписывается», и не слишком-то погрешила против истины. А Жюли, несмотря на всю свою бойкую искушенность, была еще достаточно юна, чтобы мечтать о романе, осыпанном звездной пылью, и достаточно ранима, чтобы сдержанность, ошибочно принятая ею за равнодушие или в лучшем случае за нежелание ухаживать, причиняла ей боль. Иными словами, Дональд ее разочаровал.
Приязнь, симпатия, дружба, неуклонно взраставшие из первого семени любви, – не этого искала Жюли в свои девятнадцать лет! Она жаждала не счастья, а буйства страстей. В качестве воздыхателя тихоня-шотландец никоим образом не соответствовал стандартам любимых книг Жюли или (что более актуально) стандартам того несчастного, который восемь лет назад оставлял послания для своей милой в дупле старого дуба. Бедная Жюли, если бы она знала… Я надеялась, причем на удивление пылко, что Дональд вскорости выберется на свет божий из римских развалин и сломит-таки печать молчания.
Пока же он частенько заглядывал в Уайтскар по вечерам, после работы, а Жюли как-то раз съездила в Западный Вудберн посмотреть, что там творится, и, возможно, даже искренне желая узнать о раскопках побольше.
Хотя в последнем она, судя по всему, не преуспела, Дональд вроде бы стронулся с мертвой точки и сделал-таки шаг-другой ей навстречу. Вечером он отвез девушку в усадьбу, остался к ужину и молча, явно забавляясь, прислушивался к ее живому и преехидному рассказу о его археологических исследованиях.
– Сидит себе в норе, – уверяла Жюли. – Милые мои, я серьезно: весь день сидит на дне этакой мелкой ямы и скребет грязь штуковиной размером с чайную ложку! Одна только грязь, честное слово! И каждую ложку сохраняют так бережно, точно сокровища Великого Хана! В жизни не испытывала такого разочарования!