Теперь, когда я справилась со своей задачей, природа одержала надо мной верх. Мускулы стали слабыми, точно у малого ребенка, и я сидела на коне так непрочно, что, вздумай ему хоть разик отколоть со мной какой-нибудь фокус, я непременно слетела бы прямо под копыта.
Однако теперь, когда мы с ним снова остались вдвоем, он выступал плавно и ровно, точно кот в траве, позволил мне, не слезая с него, открыть вторые ворота, а потом снова зашагал дивным, пожирающим пространство шагом, пока мы не добрались до реки.
На сей раз, вместо того чтобы заставлять или улещивать Роуэна, я предпочла спешиться и повела его в поводу, сама по пояс в воде. Но он вошел в речку спокойно, как утка с гнезда, а еще через несколько минут мы двигались к Уайтскару сдержанной, легкой рысцой.
Он заупрямился только раз, когда мы проезжали мимо разбитого «форда», темневшего квадратным пятном на гальке у самой воды, но я буквально одним словом успокоила коня, и он снова плавно побежал вперед.
И как раз теперь-то, когда от меня не требовалось более никаких усилий, когда Роуэн, образно говоря, сам нес меня домой, в Уайтскар, а копыта его мягко и мелодично стучали по дерну аллеи, рожденные воображением призраки набросились на меня с полной силой.
Делать то, что самое срочное… я так руководствовалась именно этим принципом – и правильно. Кому-то ведь надо отправиться в Уайтскар и предупредить Лизу, к чему приготовиться. В сторожке от меня пользы не будет. И коли уж я ничем не могу помочь Адаму, то надо хотя бы позаботиться о его коне, который в твердой монете стоит по крайней мере столько же, сколько сад и Уэст-лодж, вместе взятые…
Но тем самым я последней узнаю, что там произошло. И сейчас во тьме, пока Роуэн (которого я в жизни не смогу воспринимать «в твердой монете») ровно и плавно шагал вперед, я наконец была вынуждена, едва оправившись от шока, обнажившего мои нервы, открыто признать то, что на каком-то ином уровне знала уже давным-давно.
Возможно, худшее уже произошло. Возможно, в этой ночи – темной, сырой и душистой – уже сейчас не осталось ничего, что мне дорого. Ничего. Теперь я наконец осознала: если Адам мертв, то не останется больше ничего и нигде – ничего. Воистину глуп тот, кто глуп дважды. Я уже совершила одну глупость восемь лет назад, а вторую сегодня, на ранней заре, а теперь вот этой же ночью я, вполне вероятно, навсегда утратила возможность снова совершать глупости.
Роуэн остановился, нагнул голову и тихо фыркнул. Я наклонилась с него и открыла последние ворота.
Огни Уайтскара горели ниже по склону.
Через несколько минут копыта моего скакуна зацокали по двору и остановились.
Когда я сползала со спины коня, из дому второпях выскочила Лиза.
– Мне показалось, будто я слышу лошадь! Аннабель! Что произошло?
Я как можно короче рассказала ей все. Наверное, от жуткой усталости рассказ вышел не слишком-то связный, но Лиза уяснила главное: что потребуется постель или постели и что скоро будет доктор.
– Присоединюсь к вам через минуту, – утомленно закончила я, – как только отведу коня.
Только тут я заметила взгляд, который она переводила с меня на Роуэна.
– Да, – тихо добавила я, – все-таки я с ним справилась. Я всегда ладила с лошадьми.
И ушла, оставив ее стоять во дворе. Уже заводя моего взмыленного скакуна за сарай, я увидела, как Лиза повернулась и торопливо направилась к дому.
Стойло кобылки сейчас пустовало. Я зажгла свет и завела туда Роуэна.
Он пошел за мной, не бросив ни единого нервного взгляда на новое, незнакомое стойло. И даже когда из ясель, щурясь на свет, показался Томми, Роуэн лишь фыркнул, захрапел и тотчас же нагнул голову, выискивая сено. Я закрепила за ним дверцу, сняла уздечку и повесила ее на место, а потом кинула ему корма. Конь снова фыркнул, довольно вздохнул и начал жевать, кося ласковым глазом на то, как я беру щетку и принимаюсь за работу. Как я ни устала, но все же не смела оставить моего верного скакуна разгоряченным и в пене – он вспотел и подтеки на коже напоминали следы волн на берегу моря.
Оперевшись ладонью левой руки на шею Роуэна, я прилежно растирала его спину и ребра, как вдруг мышцы под моей рукой напряглись, а мерное хрумканье прекратилось. Конь вскинул голову и нервно задергал хвостом. Уголком глаза я заметила, как проворная тень выпрыгнула из ясель на верх перегородки и беззвучно исчезла. Томми спешил в укрытие.
Я оглянулась через плечо. В дверном проеме, вырисовываясь на фоне ночной темноты, стоял Кон. Один. Он медленно вошел в конюшню и запер за собой нижнюю половинку двери.
Глава 20
Адама люблю, – отвечает она, —
И любит меня Адам.
Адама люблю и любовь свою
Злодею я не отдам.
Баллада «Смуглый Адам»
Он остановился сразу за дверью, и я увидела, что он тянется закрыть и верхнюю створку.
Впрочем, я едва ли обращала внимание на его действия. В голове моей хватало места лишь для одной-единственной мысли.
– Что там произошло? – резко спросила я, выпрямляясь.
– Они его вытащили. Доктор приехал как раз перед моим уходом. – Кон возился с задвижкой, но та заржавела и никак не вставала на место. Он добавил через плечо: – Вижу, ты заставила-таки этого молодца доскакать до Низер-Шилдса. Поздравляю.
– Кон! – Я не верила, что даже Кон может столь легко отмахнуться от того, что, возможно, и сейчас еще творится в старой сторожке. – Как все было? Они целы? Ради бога!
Кон махнул рукой на упрямую задвижку и повернулся ко мне, но не стал подходить ближе, а остался на прежнем месте, внимательно разглядывая меня. Роуэн неподвижно замер рядом со мной, даже жевать перестал – только хвост все так же нервно помахивал. Я автоматически положила руку на шею коня – он снова начал потеть.
– Я же сказал. – Голос Кона звучал приглушенно и как-то бесцветно. – В конце концов они вытащили Ситона живым и относительно невредимым. Рана оказалась не настолько уж плоха – он потерял изрядно крови и ударился головой, но тот жгут его спас, и доктор говорит, он вскоре будет как огурчик. Скоро его сюда принесут.
Я настолько была поглощена этой одной мыслью, что только теперь внимание мое привлекло странное поведение Кона и то, как он отвечал на расспросы. Только теперь я заметила, что Кон совершенно не похож на себя: какой-то притихший, непривычно скованный, не усталый – усталость я бы вполне могла понять, – но словно бы поникший, как будто думает совсем не о том, что говорит… или, наоборот, старается сдержать то, что просится с языка.
И до меня вдруг дошло, что кое-что он старается обойти молчанием. Наверное, моя рука на шее Роуэна невольно дернулась, потому что конь переступил с ноги на ногу и запрядал ушами.
– Почему ты пришел сюда раньше всех остальных? – хрипло спросила я. – Что ты пытаешься мне сказать?
