Анна выглядела ого, но не как вчера, слегка пообычнее. В белых кроссовках. Мне сначала немного стыдно стало, потому что сильно похоже, что Анну мне сосватали в бесприданницы, но потом плюнул. Это все родители так делают, вот к нам в прошлом году приезжали родственники из Архангельска, так на меня повесили совершенно дремучую девицу Алику, я ее три дня по Москве таскал, приобщал к духовным ценностям, гулял по Красной площади, по «Москве-Сити» и в Третьяковскую галерею гулял. Святой долг гостеприимства, ничего не поделаешь.
Да, Анне, наверное, не очень приятно, так мне это мимо, мне-то с Анной неплохо. Красавица, графиня, на полголовы меня выше, играет на гитаре, поет. А глаза… Жаль, говорит почти без акцента, с акцентом было бы интереснее. А так все, как мне нравится. Особенно титул. И глаза.
– Привет, – сказала она.
– Привет, – сказал я.
В титуле что-то есть. Титул девушку очень сильно украшает, понял я. А еще понял, что теперь это навсегда. Когда я буду встречать обычных разночинных девушек, пусть даже из хороших семей, пусть даже папа инженер, а мама учительница биологии, но не графинь, повседневного нашего сословия, то буду всегда отмечать в них этот существенный недостаток. Не графиня. Не баронесса. Увым, увым.
Это от внутреннего холопства, подумал я. Доктор Че завещал выдавливать раба, выдавливалось-выдавливалось, а и не выдавилось. А кто сегодня не холоп?
– Привет, – на всякий случай повторила Анна.
Без акцента все же.
– Привет, – улыбнулся я.
Мама моя же ей обрадовалась и сказала, что нам вместе будет чрезвычайно весело, хотя день предстоит долгий и трудный. Мама объявила, что она должна увидеть все то, что увидела тогда, в первый раз, восемнадцать лет назад.
– Не каждому дано, – сказала она, – пройти по улочкам своей молодости, ах.
Я это пока не очень понимаю, у меня у самого молодость еще. Но грустно случается, как многим в эти годы, мама права. Ну да, узнаешь, что Деда Мороза нет, что на Марс ты вряд ли полетишь, что о будущем надо задумываться сейчас, вот прямо думать-думать, не покладая рук.
– Сегодня я буду вашим гидом, – сказала мама. – Анна, вы не против? Вы мне будете помогать, хорошо?
Анна была не против.
Мы покинули прохладную гостиницу, повернули направо и опять окунулись в старый город.
Днем Гавана выглядела хуже. Вся городская разруха, спрятанная тьмой и золотыми фонарями, при свете вылезла наружу. Видно, что построено давно и давно не ремонтировалось. Анна от этого немного застеснялась и стала объяснять, что в старом городе ничего нельзя чинить, надо получить особое разрешение, а разрешений этих не дают – оберегают памятники архитектуры, вот так и приходится. Похоже, кстати, на то. Мы шагали по улицам, я смотрел по сторонам, и точно, люди были отдельно от города. Они хотя и сидели на порогах и подпирали стены загривками, но своим жилищам не очень принадлежали, в гости будто сами к себе заглянули. Забавная особенность, сразу мне приметилась. Люди не очень соответствовали городу. Это редко, обычно люди приживаются, а здесь нет, все по поверхности.
Здравого смысла в нашем перемещении я не видел, мама испытывала восторг возвращения в прежние места и то и дело забегала в кафе и лавки. Выходя, сообщала:
– Тут совсем ничего не поменялось!
– Тут все теперь по-другому!
С одинаковым воодушевлением.
Я заглянул в пару лавок – кто знает, вдруг через восемнадцать лет вернусь, найду Анну, отправимся гулять, хоть сравнить с чем будет. Лавки как лавки, кофе, ром, сигары, вчера в такой воду брали. В одной из лавок мама задержалась подольше, а я с Анной остался на улице. Не знал, о чем говорить, мы просто глупо стояли. Хотелось спросить – как она чувствует себя графиней, но про это глупо, конечно, спрашивать.
– Жарко, – сказал я.
– Сегодня не жарко, – возразила Анна. – Комфортная температура.
– Это для вас. Для нас жарко.
Мы еще поговорили про жарко и нежарко, появилась мама с мороженым в стаканчиках, раздала нам. Ничего мороженое. Но раньше, восемнадцать лет назад, было гораздо лучше, вкус насыщеннее, и брать надо в Аламаре.
Повернули в совершенно узкую улочку, скорее даже переулок, мама сказала, что тут был самый любимый бар Хемингуэя. Но она ошиблась, любимый бар Хемингуэя оказался дальше за углом, в гостинице и вообще на пятом этаже. Мы поднялись на древнем лифте, несколько минут простояли у двери мемориального номера, гид обещал открыть за двадцать куков и показать диван, на котором задумывался «Старик и море». Мама сказала, что это разводилово, именно здесь Хемингуэй ничего не писал, так что лучше нам не маяться и перебраться сразу на крышу.
На крыше нам сразу сказали про Хемингуэя и показали тот самый столик, за которым работался «Старик и море», он оказался предусмотрительно не занят. Мы устроились за ним, и мама заказала коктейли, себе с ромом, нам с Анной безалкогольные мохито и дайкири. Нормальные себе так коктейли, вкусные, но выдающегося я ничего не заметил. Мама сказала, что она Хемингуэя великим писателем не считает, из американцев он в конце первой двадцатки, но как культурный феномен, безусловно, на стене каждого романтика в ее молодости он висел в обязательном порядке. Поэтому мы просто обязаны посидеть за этим самым столиком.
Анна поглядела на нас со смущением, потом сказала, что все это неправда, никто тут ничего не сочинял, «Старик и море» был сочинен на вилле, но туда ходить не стоит совершенно, там еще скучнее, смотреть можно издалека, внутрь исключительно делегации пускают. Мама ответила, что она всегда подозревала этот страшный обман, но делать нечего, коктейли оплачены, осталось лишь страдать и воображать, что старина Хэм тут все-таки полдничал.
Анна тут же утешила нас, сообщив, что Хемингуэй здесь бывал, но неизвестно, за каким именно столом. Некоторое время мы обсуждали это, причем мама уверяла, что если доподлинно неизвестно, за каким столом он сидел, то он мог сидеть за любым или вообще напиваться стоя, поминала Шредингера, а я говорил, что Шредингер и его кот тут абсолютно ни при чем, тогда мама поминала Римана, тут мне нечего было ответить, у меня захода в физматшколу в жизни не было, маме так не свезло.
– Он сидел тут и определял, где сегодня он будет охотиться на подводные лодки, – сказала мама. – Но ни одной так и не нашел.
Анна кивнула, а мама потребовала еще коктейлей. Это был хитрый ход – напиться сладкого, сбить аппетит, не кормить нас до вечера. Выпили еще по дайкири, после чего мама обнаружила в левом ближнем углу стола выцарапанную букву «Н». Мама стала делать сэлфи с этой буквой, легла щекой на стол и сфотографировалась.
Мы с Анной спустились вниз. Мама дожидалась счета, а мы спустились. Анна стала убеждать меня, что эту букву вырезал один веселый британский турист, и он отнюдь не то имел в виду. Когда графини волнуются, это незабвенно. Потом и мама спустилась, и мы отправились дальше, метров через сто мама увидела мужика с ведром, заполненным колбасными батонами, мама снова вдохновилась, сказала, что раньше батоны таскали на плече, а теперь в ведрах, и побежала мужика фоткать.
