– Эй, просыпайся! – отец постучал мне в плечо.
Голова спросонья опять болела. Или шея, отлежал, сосуды пережались, теперь гудят.
Открыл глаза. Ехали быстро.
Вдоль левой обочины навстречу нам стояла колонна военной техники, крытые тентами грузовики, заполненные солдатами. Солдаты печальные, усталые и растерянные, точно их забыли тут еще с позавчера, и все это время они тут и сидели, держали между коленями автоматы, курили и молчали.
Я подумал, что тяжело так, наверное, сидеть в грузовике с автоматом. То есть не наверное, а наверняка. Вряд ли там удобные сиденья. Да еще и в жару.
– Зачем солдаты? – спросил я.
– Не знаю, – пожал плечами отец. – Маневры, наверное. Мало ли…
– Какие еще маневры? Хотя… мама вчера видела подводную лодку.
– Вот и я о том же, – ответил отец. – Погода портится, муссоны, пассаты, все дела. Llueve sobre Santiago, сынище.
– Что? – не понял я.
– В Сантьяго опять дождь. Я так думаю.
– Сантьяго же на другой стороне острова, – сказал я. – До нас не скоро доберется. Если ветер не попутный.
– Вот именно, – сказал отец. – Если ветер.
Солдаты кончились.
Отец вдруг успокоился и сбавил скорость, и рулил теперь расслабленно и медленно, километров семьдесят в час.
– А мы с мамой тогда на автобусе ездили, – стал рассказывать отец. – Часов восемь добирались. Знаешь, такой автобус… самодельный, с деревянной рамой, а крыша из настоящих пальмовых листьев. Я измерил скорость – он тащился хорошо если в тридцать километров…
Стало теплеть. Я поднес ладонь к соплу кондиционера и обнаружил, что холодный воздух кончился.
– Немецкое корыто, – отец стукнул BMW по торпеде. – Просил же нормальный внедорожник, а они этот пепелац мне всучили.
– Нормальная машина, – возразил я.
– Нормальная. Это она в Боруссии нормальная, а тут гниет, жестянка не держит такую влажность. Кондей три раза заправлял, а без толку, система прогнивает каждый раз в новом месте, латай не латай… Ничего, как-то люди ездили раньше.
Да, как-то люди обходились раньше без кондиционеров и не жужжали, локоть в окно выставят и сопят.
– Мы вчера купаться ездили, – сказал я.
– Ну да, на Санта-Марию, там хорошо.
– Да, хорошо. А Анна на кого похожа? – спросил я. Отец не ответил.
А Санта-Клара была похожа на… Не знаю, у нас таких городов нет, чтобы без вертикалей. Невысокие дома, и зелень, зелень, крыши из зелени, широкий, до горизонта, похожий на медаль, упавшую в песок. Город. Я представлял ее иначе, названия ведь всегда любят забегать вперед.
Санта-Клара.
Соборы, морской залив с песком, вдали горы с вершинами, похожими на паруса. Кедры, запах кедров, греческая мозаика, сложенная в вид спящих на дне бассейнов осьминогов, плетеная мебель в колониальном стиле, праздники каждый вечер. Много белых домов на тихих улочках, белые велосипеды с белыми шинами, а на севере взлетные полосы для легкомоторной авиации, белым людям нелегко без легкомоторной авиации.
В Санта-Кларе с легкомоторной авиацией были проблемы.
– Что-то ты плохо выглядишь, – сказал отец. – Температуры нет?
Он тут же приложил ладонь мне ко лбу.
– Нет, кажется. Акклиматизация, – предположил отец. – У меня такое бывает – как раз на третий день. Или из-за еды, все-таки другое тут…
– Пройдет, – сказал я.
Въехали в город.
– Народа мало, – заметил я.
– Ага. Тут лодырей поменьше, а работяг побольше. Гавана не работает, здесь не так. Тут все на окраине расположено, пять минут…
Оказалось меньше, три. Я думал, что сейчас мы начнем плутать по окраинам и авенидам, но Мавзолей Че Гевары удобно располагался на западной оконечности города, чтобы туристам было удобнее добираться, ну, или чтобы они не очень в Санта-Кларе задерживались, приехали-посмотрели-свалили.
Отец припарковался на пустой стоянке, велел оставить телефоны в машине, спрятал их в бардачке. Вышли на воздух.
Площадь большая, памятник высокий.
– Почему он старик? – спросил я. – Его же молодым убили?
– Но время-то прошло, – ответил отец. – Здорово, да?
И дожди.
– Если честно, скульптор накосячил, – сказал отец. – Памятник без учета розы ветров поставлен, вот его ветром и подъедает помаленьку. Лет через пятьдесят ничего не останется, запоминай.
А я подумал, что наоборот – этот ваятель знал свое дело получше других ваятелей – памятник-то живой получился. Стареющий. Ты стареешь, и памятник стареет, жизнь видно. А то другие памятники стоят и стоят тыщу лет, и ничего с ними, мертвяками, не делается, ну зеленеют разве что. А этот…
Идет куда-то со штурмовой винтовкой. Я первый раз видел памятник, который реально шагал. Нет, скульптор толковый, памятник шагал в город, вступал в него с окраин, как и положено. Хитро еще так придумано, если ты на него смотришь, то у тебя за спиной всегда площадь, и кажется, что вот-вот…
Справа тумба с надписями, слева стена с барельефами, пальмы шумят. Тучи. Хорошо. По-настоящему. Камни в тему, зелени много, гиперборейские руины. Можно было по ступеням поближе подняться, но я не стал, там наверняка всякие таблички понавоткнуты, а тут таблички ни к чему, тут смотреть хорошо.
Я огляделся. Сесть захотелось.
– Раньше тут всегда сексоты дежурили, – ухмыльнулся отец. – В кустах дожидались. Стоило тебе неорганизованно появиться, как сразу выкатывали…
Я сел на ступень. Отец тут же огляделся. Но никто не появился.
– А там вот сам Мавзолей, – указал отец. – Тоже можно посмотреть…
– Что в Мавзолее?
– Прах героев, – ответил отец. – Ничего интересного.
Все-таки зелени много. Необычно. У нас герои все больше в граните и стали, а тут пальмы. Простор еще. И площадь достаточная.
– Сверху все это похоже на бейсбольный стадион, – шепотом сообщил отец. – Архитектор был тайным диссидентом. Пойдем в Мавзолей, чего рассиживаться?
Я бы посидел, я люблю такие места.
– Надо было телефон взять, – сказал я. – Сфотографировались бы.
– Да в Сети этого полно, – сказал отец. – А потом в Мавзолее фотографировать нельзя. Туда только с голыми руками пускают.
– Как это?
– Съемка приравнивается к шпионажу, – пояснил отец. – Можно нажить серьезных проблем, так что на всякий случай я телефоны оставил. Пойдем? Это там, с другой стороны.
Отправились в Мавзолей. Обошли памятник, спустились мимо пальм.
Мавзолей был маленький и уютный, похож на кафе, а перед ним что-то вроде лабиринта из зелени и камней. Когда подошли, я увидел, что не камни.
