Закончилось тем, что на четвертый день бобер резко и качественно испортился. Он как-то размяк, увеличился в размерах и занял всю ванную, собрав в себя всю воду, бабушка, заглянувшая на огонек, сказала, что наш бобер похож на мужика. Ни о какой кулинарии речь больше не шла, мама к посконным рецептам утратила всякий ток, и теперь речь шла о том, кому это благовоние тащить на помойку. Отец немедленно уехал в Ярославль, и с бобром разбирался я. Думаю, весил он килограммов пятьдесят, когда я пер его вниз по лестнице, некоторые встречные смотрели на меня как на душегуба.
– Ты что это? – мама поймала меня за шею. – Ты как-то странно выглядишь, я вижу…
– Да нет, это… короче, дворец памяти обрушился на меня своими стремительными водопадами.
– А… вы этим бобром меня всю жизнь теперь попрекать будете, – угадала мама.
Она приложила ко лбу холодильный контейнер, тут же отдернула, на лбу у нее отпечаталась белая пятерка.
– Да я не про бобра… Мы сейчас едем?
– Сейчас. Видишь же, собираюсь. Я звонила Лусии, хотела пригласить Аню, но она опять занята сегодня, – мама заряжала холодильник синими ледяными обоймами. – У них что-то там…
Мама прищемила палец, ойкнула.
– Неотложное, – мама подула на палец. – Можно подумать, мир рушится… Что это у тебя на руке? Родинка?
– Комар куснул, – пояснил я. – Чешется.
Мама немедленно выдала мне антисептический гель и велела использовать. Я использовал. Щипал немного этот гель, зато запах мятный.
– Давно укусил?
– Вчера. Или позавчера…
Мама тут же принялась меня осматривать, пощупала под мышками лимфатические узлы, заставила высунуть язык, оттянула веки и изучила радужную оболочку. Суставы на пальцах прощупала, пальцы гнулись.
– Все вроде нормально, – сказала мама. – Хотя…
Еще раз в глаза мои слазила. Пощупала лоб.
– С этими комарами лучше не шутить, – сказала она. – У моей подруги в Доминикане ребенка укусил комар, так потом денге у него нашли.
– У комара?
– Не смешно. Надо шутить веселее.
Мама достала из холодильника еще два контейнера с хладагентом и вогнала их в холодильник, как магазины в штурмовую винтовку.
– Готово. Нам пора. Аламар ждет.
Мама навесила холодильник мне на плечо. Он был легче бобра, и лифт в этот раз работал. А кондиционер в машине не работал, залезать в разогретую банку не хотелось. Мы опустили все окна и ждали, пока внутри хоть немного простынет. Но вентиляторы лишь гоняли сухой воздух.
На углу показалась ореховая женщина под руку с народной женщиной, обе веселые и в поисках утренних жертв, завидев нас, сделали вид, что мы им категорически неинтересны, и перебрались на другую сторону улицы. Смеялись, размахивали руками и сигаретами, громко разговаривали, подбираясь на расстояние коммерческого броска.
Мама, разумеется, многолетним опытом филолога прозрела эти наивные маневры островитянок, быстро втолкнула меня в машину, сама впрыгнула за руль, мы поехали. Ореховая и народная женщины дружественно махали нам вслед, опять не обиделись. А я как-то к ним привык, куда ни пойдешь, их встретишь, наверное, тут рядом живут. Веселые тетки. Я подумал, что сегодня продавщицы были как никогда близки к успеху, из приличия к их настойчивости я купил бы орехов и сфотографировался бы с народницей за пять куков. Но судьба не сложилась, не повезло.
Мы поехали по направлению к тоннелю под бухтой, но въезжать в него не стали, мама свернула направо, дальше по набережной в сторону порта.
– Аламар недалеко, – сказала мама. – Там красиво. И полезно.
Для моего сенсорного бэкграунда. Потому что еще год-два, и передо мной неотвратимо ляжет дальнейший, усеянный корягами и рогатками, но, в принципе, умеренной тернистости жизненный путь, естественный отбор живо затянет мои глаза спасительной катарактой, и уже чисто не посмотреть, только в полшага и в пол-огляда, так что дыши, сыночко, дыши, собирай в пузырек молочные зубки, потом вспомнишь, потом скажешь спасибо.
– Почему в Аламар? – поинтересовался я.
– Там был городок для совслужащих, – ответила мама. – Восемнадцать лет назад никого уже здесь не оставалось, а магазинчик еще работал, и в нем мороженое. Самое лучшее!
– А поближе никак?
Мама закрыла глаза. Прилив воспоминаний, на мое жалкое предложение она не обратила внимания.
– За дорогой следи, – посоветовал я.
Мама открыла глаза.
– В городе есть известная мороженица, называется «Копелия», туда сразу с завода поставляется ящиками. Неплохо, но там все местные тусуются, народу полно всегда, а кондиционеры не работают. Так что мы всегда ехали в пригороды и покупали, потому что одно и то же…
Потом скажешь спасибо. Скажу.
– Ты, конечно, не помнишь, но раньше все мороженое было совершенно другого вкуса. Даже у нас, дома. А здесь еще лучше.
Слева чернела бухта, кораблей никаких, справа город. Тут, кстати, опрятный и подлатанный, отели, рестораны, потом раз – неожиданный белый православный собор. Мама немедленно приткнулась у фонаря, стала изучать и фотографировать, я остался в машине. Со стороны бухты тянуло прохладным ветерком, выходить не хотелось.
Мама вернулась через пять минут, потирая в ладонях телефон.
– Иконы Казанской Божьей Матери, – сообщила она. – А раньше тут ничего такого не было, обычный дом, кажется…
Мама любит соборы. Стоит оказаться в Барселоне, как сразу бежит в Саграда Фамилию, смотреть, достроили ли? Опять же, каждый раз, когда мимо Кельнского собора проходит, всегда подписывает петицию о переносе вокзала на другой берег, лучше вообще в Румынию.
– Хорошо сделано, – сказала она. – В новгородском стиле, неожиданно для Латинской Америки. Хотя, по-моему, не чистая новгородчина, сильно вижу Псков, да и московское влияние есть, погляди – колокольня-то шатровая!
Я поглядел. Колокольня шатровая. Псковское влияние. Московское влияние. У нас дома три альбома таких.
– Но по-настоящему новгородских церквей уж не найти, – сообщила мама с сожалением. – В самом Новгороде, и то немного, из старых.
Сейчас про лепоту расскажет. Все не Джексонвилл.
– Старые новгородские храмы все неровные, – сказала мама. – Они точно руками вылеплены, а не по линейке отчерчены, чтобы казалось, что храмы живые. Окна, и те разного размера делались. А здесь…
Мама кивнула на гаванскую церковь.
– Здесь все ровно.
– У нас давно все ровно, – напомнил я. – Везде все ровно.
– Это неудивительно, – вздохнула мама. – Новое время, мир – как машина, а в машине не может быть кривых частей. Так проще. Но что-то в этих равных долях исчезло…
