Отец уже заказал столик и дожидался нас в ресторанной темноте, читая книжку на испанском и дразня ногтями по стеклу полосатого астранотуса. Настроение у отца было умиротворенным, он предложил плотно перекусить и отправиться на кладбище Колон.
Мама засмеялась, напомнив, что она восемнадцать лет назад на кладбище Колон не была и сейчас туда не поедет, ей непонятны поклонники чуждых могил, лично она никакого успокоения на кладбищах не ощущает, а если отец намерен покормить тамошних кошек, то пусть так честно и скажет. Отец явно хотел покормить кладбищенских кошек, еще бы, конкурент Иван Никифорович дышит в затылок, но стал доказывать, что кладбище Колон ему интересно само по себе, там множество достойных людей и архитектурных памятников, культурный человек там часами способен ходить и наслаждаться. Отец недавно делал оттуда репортаж, кладбище серьезно отремонтировали, как новенькое стало. Там захоронен миллион человек, в частности, чемпион мира Касабланка и целая куча знаменитых боксеров, если ты устанешь бродить между миллиона могил, ты можешь отдохнуть в сени красивого склепа.
Я стал склоняться к посещению кладбища, но тут принесли обед. Мы хорошенько пообедали, и после обеда мне не сильно захотелось на кладбище, на могилы шахматистов, боксеров, поэтов и композиторов. Отец сказал, что я и мама все следующие восемнадцать лет будем жалеть и биться головой, но за вихры он нас тащить не станет, свобода воли, то-се. Мама ответила, что переживет, с трудом, но переживет.
Мы разошлись каждый в свою сторону, мама взяла велосипедного человека и отправилась в гостиницу работать над рукописью, отец забрал BMW и не сказал куда, но я думаю, все-таки на кладбище. Я остался один. В гостиницу не хотелось. Некоторое время я посидел на скамейке, потом заглянул в магазин и купил воды. Потом я не знал что делать. Мне хотелось увидеть Анну, поговорить с ней об этих странных людях, которым не жарко в плащах, ну, или просто прогуляться вдоль моря. Я позвонил ей, она ответила, сказала, что сегодня действительно занята, завтра у нее свободный день, можем встретиться.
Так вот. Всего два часа дня, я не знал, что делать. Возле остановилось такси, водитель предложил ехать куда-то за десять куков, я сел в машину. Он все тарахтел про Эль Моро и Малекон, но я вдруг сказал, что хочу в школу Гагарина, водитель сразу понял.
Водитель попался неторопливый, ехал медленно. В этот раз я меньше смотрел на море и народ на набережной, а больше смотрел на дома. Мне понравился один дом в самом конце, высокий и отдельный. Я подумал, что хорошо, наверное, там жить на последнем этаже. Вот так, возле большого окна.
Водитель остановился прямо напротив ворот школы Гагарина, спросил, надо ли подождать, я сказал, что не надо, он забрал деньги и укатил. Я не знал, зачем я сюда приехал, на входе стояла одинокая табуретка, охранник ушел, ну, или и не приходил.
Внутри было, как вчера, тихо. Я побродил по двору, постоял под деревом Гагарина. Сейба. Подумал, как эта сейба размножается, семенами или побегами? Вот если взять шишку, привезти домой, посадить на даче, в теплицу. Подрастить чуть, а потом подарить в дом детского творчества, в зимний сад, пусть и у них.
Обошел двор вокруг еще раз. Вчера здесь было по-другому, а сегодня скучно и плоско. Наверное, солнце чуть не с той стороны, отчего половина двора лежит в тени, а на другой светло, и граница слишком четкая и точно плавится в обе стороны. Голова от этого терминаторства болит. То есть глаза болят, мне в глаз попала морская вода, вот теперь растер.
Трещины в бетоне были глубже, чем показались мне вчера.
Поднялся на галерею. Что-то плохо сегодня думалось. И горло заболело, вот не надо все-таки есть мороженое в жарком климате, пусть и самое вкусное в мире. Хорошо, что орехов у ореховой женщины не купил, тогда точно горло распухло бы не хуже глаза.
Почитал забеленные надписи. Одна относительно свежая попалась, Толя предлагал встретиться здесь в две тысячи двадцатом, в день последнего звонка, недолго ждать осталось. Я вдруг позавидовал этому оптимистическому Толе, который собирался встретиться со своими товарищами, и отчего-то решил тоже тут написать, хотя никогда не учился здесь и не собирался ни с какими товарищами встречаться. А еще отчего-то я вспомнил, что вот столько уже прожил, а никогда нигде не написал, ни на стене, ни на школьном столе, ни в автобусе на спинке сиденья, ни на подлокотнике кресла, ни в лифте, не по-человечески как-то прожил. Я решил это упущение исправить, именно в этом достойном месте.
Монетка в полпесо, однако, не справилась с краской и не дорезала до штукатурки, корябнула, как ногтем, поверху. Че Гевара в три песо, конечно, справлялся лучше, но все равно на одну букву у меня пять минут потратилось, да и жаль Че.
Потом нашелся ключ. Тот самый, от отцовской квартиры в Ведадо, с синей биркой пластмассового адреса. С ключом получалось легче, я быстро справился.
Я был здесь.
Ну и пальцем немного затер, чтобы надпись не казалась новой.
Подумал, что неплохо бы поставить еще дату, но тут послышались голоса, там в арке ворот акустика хорошая, здесь ведь раньше церковь была, оттуда, с балкончика башни, проповеди читали, или привратный колокол монастырский звонил, а потом его на школьный звонок поменяли. Но акустику ни на что не поменяешь, когда слово скажешь, по всему двору слышно.
Голоса, двое. Пацан и девчонка.
Стоило уйти, но не знаю, почему я не ушел, повел себя глупо, как какой соломенный дурак, скучный жилец Тринидада. Я толкнул ближайшую дверь, она оказалась открыта.
Почему-то я ожидал встретить парты. Старинные такие, с черными откидывающимися крышками, я видел в музее просвещения Красноярского края. Там чудесная экспозиция, парты, чернильницы, табели, ранги, розги, классная печь, чучело классной дамы, ну и всякий другой Кондуит и Швамбрандия, парта, кстати, оказалась вполне себе удобная. В этом кабинете не было ничего, ни обоев, ни цемента. Я встал к стене, справа от двери. Кажется, американцы, во всяком случае, ржали совсем по-американски, точно яблоки кусали.
А что делают американцы в школе Гагарина? Может, это юные американские астронавты. Путешествуют по гагаринским местам, следуя заветам своего наставника Алана Шепарда. Или… Что еще тут делать юным американским астронавтам, я так и не смог придумать. Хотя это канадцы могли быть, юные канадские лесорубы, решили на пару часиков сменить тяжелый песок Варадеро на уютные гаванские закоулки… Зачем лесорубам Гагарин? Хотя тут раньше монастырь был, они могли вполне заглянуть посмотреть на монастырь. Это вполне в духе канадских лесорубов.
Опять засмеялись. То есть засмеялся, я вдруг расслышал, что смеется один лесоруб. Заблудился, что ли? Отбился от группы, надышался гаванским асфальтовым зноем, получил солнечный удар, вот, теперь здесь смеется в прохладе, не понимая. Подруга его…
Я открыл дверь и посмотрел.
А они стояли во дворе, смотрели на сейбу. Анна ему что-то рассказывала, америкос слушал и то и дело смеялся и указывал пальцем. Анна кивала. Сама она не смеялась, ходила туда-сюда по дворику и рассказывала. А этот косматый пиндос фотографировал все вокруг длинной рукой. И то и дело ржал, вот точно тут было что смешное.
