Я представил подземные небоскребы, уходящие вглубь, вертикальные могильные шахты, в которых, как в обоймах, лежат мертвецы разной свежести, настроения это не добавило.
Между могилами бродили туристы, фотографировали, останавливались перед надгробиями, вчитывались в стертые надписи, со знанием дела качали головами. Возле надгробия, похожего на фонтан, стоял горбун. Но не в плаще, а в длинной накидке вроде пончо грязного цвета. Горбун смотрел на фонтан, больше ничего не делал. Псих. Точно псих, их же приводят сюда для могильной терапии. А уже отсюда они разбредаются по всему городу. Интересно, почему они все горбатые? Какой-нибудь полиомиелит. Точно, очень похоже, из Никарагуа прислали корабль с больными, их подлечили в санатории, и теперь они ходят.
Ну и пусть ходят, я этой содой никогда не пользуюсь, а мама всегда, даже если яблоко хочет съесть, обязательно его с содой моет. Глаза от белизны заболели. Кажется, Анна здесь недалеко живет. Оказывается, здесь все недалеко, это в первое время Гавана кажется большой, потом, когда побродишь, нет.
Я достал карту, быстро нашел кладбище, нашел угол, на котором стою, прикинул, в какую сторону, нашел улочку, по которой короче всего, тут налево. Улочка хорошая, не похожая на старый город. Без этих дурных домов, полусъеденных солнцем, напоминающих коричневые черепа, спокойная, моя бабушка мечтает умереть на такой, во дворе под небом. Я шагал по этой улице, смотрел по сторонам.
Под размашистым деревом, похожим на суперфикус, похожим на сорок окаменевших змей, рос подорожник, самый скучный подорожник, а с ним рядом собака черная валялась, совсем как подорожник, самая наша, с репьями в холке, наверное, и в самом деле суперфикус, у нас он невелик размером, под потолок, если поливать, а тут вымахал. Черные собаки тут безмолвные, таксист сказал мне, что это так нарочно – черная собака не может жить в такой жаре и начинает лаять, лаять и лаять, хозяева не выдерживают этого и поутру вывозят пса поплавать на Баию, а кто хочет, чтобы у него выжила черная собака, тот отрезает ей язык еще в щенячьем возрасте. Вырастает молчаливый попутный пес. Врун этот таксист, как и все остальные вруны, никто тут собак не топит и языки им не отрезает, они сами по себе молчаливые.
Почему у них тут колонок нет с водой? Пушек, вкопанных мордами в землю, сколько угодно этого, а с водой туго…
Я остановился. Мне вдруг захотелось сесть на бордюрный камень, как это делают местные, посидеть, подумать. А можно и не думать, можно просто посидеть, что-то я устал. Это островной синдром. Великанова предупреждала, такое случается.
Заглянул в карту. Надо южнее взять, вот тут через переулок, потом мост, речка с зеленой водой, а с моста виден бейсбольный стадион, пустой, игроков не видно, бейсболисты и те.
За мостом маленькие домики. Улочка книжная, в подъем, как в Севастополе, белые одноэтажные особнячки с красными дверями, зелени много, синего мало. Я понял – синий – это трущак, нищета, белый – белые районы с хорошим асфальтом. Кажется, тут и посольская школа недалеко, и не воняет. Цветами пахнет с участков, море далеко, на воздухе никого, безлюдно.
Не полдень еще, а все попрятались. Хотя в этой стороне города, наверное, и не бывает много. И время сегодня тянется.
Я немного промазал и дал круг, но со второй попытки вышел к нужной улице.
Дома у Анны никого не оказалось, калитка закрыта, форма почек у людей повторяет форму их ушей. Я нажал на звонок, потом еще нажал, потом записку увидел, она торчала в завитках решетки. Я вытянул записку и прочитал. Анна извинялась, говорила, что вернется скоро, я могу подождать у бассейна или дома, там есть холодильник с соком.
Дом оказался не закрыт, я вошел. Странное ощущение, я никогда не бывал в домах без хозяев, как к кому ни придешь, все время обычно кто-то ошивается, разговаривает, лезет, печеньем угощает. А если никого… А если никого в доме, то тебе кажется, что сам дом за тобой присматривает. А если хозяева и есть, то везде камер понапрятали – чтобы подсмотреть – не полезу ли я в их шкафы и комоды, пока они выйдут на кухню за лимонадом.
В прихожей прохладно, у стен стояли разноцветные чемоданы, сумки. Под ногой у меня хрустнуло стекло. Ваза, или бокалы, или еще, бусы – я заметил несколько красных шариков возле стены, возле дорожных сумок. Старый черный шкаф, зеркало на дверце с истертым задником, из-за шкафа вываливается бамбуковая удочка с черными подпалинами.
– Эй! – позвал я.
Никто не ответил.
В глубине дома брякнуло, точно опрокинулся стул. Я еще несколько раз позвал, постучал пальцем по шкафу. Открытая дверь. Почему? Я первым делом подумал, конечно, о грабителях, район спокойный здесь, но всякое бывает, могли забрести, дождаться, пока никого дома не останется. Огляделся, ничего опасного под рукой не нашлось, кроме удочки. Я достал ее из-за шкафа, выбрал самое толстое колено, взял наперевес, как копье. Глупо.
Я прошел в гостиную.
Тут стало как-то теснее, мебель отступила от стен, точно вся разом сделала шаг. На стене над светлые выгоревшие прямоугольники.
Анна спала.
Это что… В записке было, чтобы подождать, а она, оказывается, дома. Вернулась, записку забыла, уснула. Бывает. Остров.
Она лежала на диване в длинных шортах и в белой футболке с мышью. Хотя, может, и не мышью, может, это был кролик такой, если кролика искупать в луже, то он станет похож на мышь. Наверное, все-таки кролик – на правом ухе у него болтался колокольчик. Точно, это не мышь, кролик, это видно по ушам – они длинные, у мышей таких не встречается, вряд ли у здешних мышей уши сильно длиннее.
Хотя кролик – это тоже мышь, только большая. Вот некоторые считают, что кролик – это не мышь, а крыса, но это не так, достаточно посмотреть на уши. И на морду, у крысы на морде всегда осмысленное и деловое выражение, хитрое, видишь крысу и хочешь оглянуться сразу, потому что начинаешь чувствовать, что ее дружки у тебя за спиной собрались. Кролик честнее, он как друг Вагайцев из детского сада, а крыса… как Великанова. Но Великанова не та крыса, что возле помойки живет, а хорошая, белая аквариумная крыса, наученная выпрашивать крекер и бежать по лабиринту, беги, беги, Великанова. Вот из панцирных щук никогда не делают мягких игрушек, а им тоже хочется.
Неожиданно показалось, что Анна не спит, а умерла, я слышал, тут такое случается, сердце останавливается от жары. Я испугался и приблизился к дивану, Анна открыла глаза.
– Как дела? – спросил я.
Анна подтянула ноги, я сел на диван с краю.
– Хорошо.
Анна смотрела на удочкино колено в моих руках.
– Это я… там валялось, – я приставил удочку к дивану. – Ты куда-то уходила?
– В библиотеку. В школу.
– Зачем?
– Книги относила, а у них там термитная пятница.
– Что?
– Термитов вымораживают сегодня.
Анна зевнула и рассказала. Мне понравилось. Термиты – бедствие для местных библиотек, им дай волю – все сожрут, до последней брошюрки. Единственное спасение – холод. Термиты очень не любят низких температур, поэтому два раза в год им устраивают арктический день. Включают кондиционеры на холод, кроме всего, есть особые переносные морозильные батареи. Библиотекарь нажимает на кнопку и сидит на табуретке в ватнике и ждет, пока книгоеды окочурятся.
