Анна взяла со стола книжку, села в кресло. Я себя придурком чувствовал с этими цветами, ходил, искал, потом вспомнил – балкон же еще.
– Наверное, на балконе, – сказал я.
На балконе ничего не нашлось, кроме старой табуретки. Вернулся в комнату.
Анна читала.
– Тут фикус, – сказал я. – Одинокий…
– Его надо полить, – посоветовала Анна. – Он не будет болеть.
Я сходил в ванную, набрал в бутылку воды, вернулся. Начал поливать, но Анна отобрала у меня бутылку и стала поливать правильно, взрыхлив землю и под корень.
Жарко. Я взял оставленную Анной книгу, оказалось, что про рыбалку. Наставление по ловле марлина на банках Мексиканского залива, написано по-испански, издано почти сто лет назад, на главной странице выцветшая фиолетовая закорючка.
– Это Хемингуэй подписал, – сказал я. – Отец любит такие штуки, книги с автографами. И мама любит, дома целая коллекция. Достоевский есть…
– Нет, – покачала головой Анна. – Это не он. Он по-другому писал. У нас есть его книги. Три книги и одно письмо.
Я позавидовал.
– Музыку включить? – спросил я.
– Включить.
Я кинул книгу на столик, включил аудиосистему. Раньше отец увлекался звуком и сюда все эти тюнеры, ресиверы и колонки приволок, видимо, по пути надорвался – вся аппаратура оказалась покрыта колючей пылью, пыль была даже в лотке дисковода. Я попробовал поставить чего-нибудь из классики, но не заработало, плеер выплюнул диск, так без музыки и остались.
– Термиты, – сказал я.
– Что?
– Термиты залезли внутрь, – я указал на усилитель. – Там конденсаторы бумажные, термиты забрались и съели конденсаторы. Теперь ничего не работает. Можно кондиционер послушать.
Глупее не мог придумать, включил кондиционер. Кондиционер затрещал.
– Может, лимонада? – спросил я.
– Да.
Анна вынесла на балкон пустую бутылку. Я сбегал на кухню, достал из холодильника колу. Вышел на балкон. Я открыл бутылку колы, протянул Анне.
– Кладбище видно, – сказала Анна.
– Я там был сегодня.
– Да. Это хорошо.
Наверное, хорошо. Термиты сожрут все.
– Почему его называют Колон? В честь Колумба?
Спросил я. Открыл себе лимонада, отхлебнул.
– Да. Он здесь похоронен.
Ответила Анна.
– Он же в Испании, кажется, похоронен, – вспомнил я. – На родине.
– Нет, – покачала головой Анна. – Он здесь.
Сверху кладбище похоже на квадрат. Или на ромб. В самом центре города. И поперек. То есть городские кварталы идут по большей части параллельно морю, а кладбище углом. Сверху это хорошо заметно, с шестого этажа.
– Он здесь, – сказала Анна. – В одной из могил. Но никто не знает, в какой. Это так нарочно сделано, чтобы нельзя было найти и выкрасть кости снова.
– Кем? Сделано?
– У Хосе Марти было много товарищей, – ответила Анна. – Он хотел, чтобы Кристобаль навсегда остался здесь, на острове. Здесь… Место шага. Здесь должен был загореться новый мир… то есть новый свет…
Анна сбилась. Здесь должен был загореться новый свет. Место шага.
– Кристобаль до сих пор здесь. Они подменили останки, а на Гаити вывезли кости моряка. И в Испании другие сейчас. Колумб здесь.
А что, запросто. Так все и могло быть. И Анна вполне может это знать, она же сама из аристократов.
– Он здесь, – сказала Анна. – Он здесь.
Ее прапрадед вполне мог ночью в черном плаще на плечах и с ломиком в руке вместо шпаги красться между крестами и мавзолеями. В человеке двести с лишним костей, если их разобрать, то никаких взлетных полос не хватит.
– У меня отец любит кошек кормить, – сказал я.
Мы вернулись в комнату. Сели на диван. Я отметил, что диван стоит как раз напротив окна, так, как я хотел. И что по вечерам в окно видно море. Закат немного в другую сторону, но все равно красиво.
– А я не люблю кошек кормить, – сказал я.
У дивана на полу стояла гитара. Я помнил ее, плохонькая, еще дедушкина, с дурацкими переводными картинками, я думал, что выкинули, а вот нет, отец с собой, оказывается, забрал.
Я взял гитару, брякнул. Анна тут же отобрала ее у меня, стала настраивать. Я думал, что она споет что-нибудь из лирического, но Анна петь не спешила, настраивала и настраивала гитару. Через минуту я услышал, что она не просто настраивает, а как-то согласует ее с потрескиванием кондиционера. Потом Анне надоела музыка, Анна поднялась с дивана и стала разглядывать картину с плюшевым мишкой, ведущим рыболовный катер по бурному морю, смешная картина.
– Дурацкая картина, – я подошел ближе.
– Здесь так любят рисовать.
Я взял ее за руку. Анна обернулась и не удивилась. Я притянул ее к себе, поймал за талию и поцеловал. Прижал к стене. Анна не вырывалась, но как-то особо не обрадовалась моим стараниям, стояла, опустив руки, так что я, немного помучившись, отпустил ее и отступил.
Я отступил. Анна поправила бордовую куртку, подняла воротник. Я не знал, что дальше, как дальше.
– Мне пора, – сказала Анна. – Пора идти.
Глупо как-то. Извиняться глупо, не извиняться тоже.
– Давай вечером по набережной погуляем? – предложил я.
– Давай, – ответила Анна.
– В шесть часов, а?
– В шесть часов.
Она так и стояла возле стены, так и смотрела на мишку-капитана, на меня не смотрела.
– А где там встретимся? – спросил я. – Там, где памятник с пушками? Где Прадо заканчивается?
– Где начинается.
– Тогда я тебя там буду ждать.
Анна кивнула и направилась к выходу. А я поплелся за ней. Хотел проводить ее до лифта, но она пошла по лестнице.
Вернулся в квартиру. У меня чесалась рука. Включил кондиционер погромче. Но треск не помог. Дурацкая эта картина с мишкой, теперь все время перед глазами будет.
Я подошел к стене, снял картину, поставил ее на пол, морем к стене. Плохо было. От шеи в голову поднималась тяжесть, хотелось закрыть глаза и постучать по стене затылком. Пыли много у отца. Меня вдруг затошнило от этой пыли, я остановил кондиционер и выскочил из квартиры. Лифта тоже дожидаться не стал, шестой этаж всего, на третьем этаже на стене было написано по-русски, но не почерком моего отца, хотя он мог и левой рукой написать.
Возле подъезда меня поджидало такси, похожий на лягушку «хёндай», и новый таксист с бакенбардами. Я сказал, чтобы он ехал по Малекону до Прадо, нет, лучше до форта, который дальше, рядом с гаванью, и четырехугольный. По пути я уснул, думаю, мы ехали по набережной, вокруг дудели в трубы.
