– Так ты не… – Она осеклась.
– …умственно отсталая?
Она поборола волнение.
– У тебя отцовские волосы. Джордж тоже был темный.
У Грейс Ларк были голубые глаза с красноватыми кругами вокруг век, на глазах – очки в неприметной оправе, хищный нос и крошечный безгубый рот дугой. Типичные для семидесятисемилетней женщины волосы: жестко завитые седые пряди. Во рту нее виднелась потемневшая вставная челюсть, в ушах болтались серьги с искусственными жемчужинами. На ней был синий брючный костюм, на ногах – ортопедические сапоги на шнуровке с квадратными носами. Ничего в ней не было такого, что бы привлекло меня. Обычная старушка, которую увидишь – и обойдешь стороной от греха подальше. Я замечала: жители резервации обычно с такими вот старушками предпочитают не общаться – уж не знаю, почему. Наверное, инстинкт взаимной неприязни.
– Ты что будешь? – раскрыв меню, спросила Грейс Ларк. – Может, у тебя есть любимое блюдо? Я плачу.
– Нет, спасибо, – ответила я, – счет мы разделим пополам.
Я заранее подумала о таком повороте и решила, что если уж моя биологическая мать захотела загладить каким-то образом свою вину, то больно дешево она решила ее компенсировать этим ужином. Мы сделали заказ и стали пить кисловатое белое вино.
На ужин нам принесли судака и плов. А когда перед Грейс Ларк поставили вазочку с мороженым, политым кленовым сиропом, ее глаза наполнились слезами.
– Ну я же не знала, что ты вырастешь нормальной! И почему я от тебя отказалась! – всхлипывала она.
Меня даже встревожило, как близко к сердцу она приняла эти слова, и я быстро перевела разговор на другую тему:
– Как Линден?
Ее слезы мгновенно высохли.
– Он очень болен. – Ее лицо посерьезнело, взгляд потяжелел. – У него отказала почка, он на диализе. Сейчас ждет донорскую почку. Я бы отдала ему свою, но моя не подойдет, я же старуха. Джордж умер. Так что ты – единственная надежда брата.
Я приложила салфетку к губам и почувствовала, как стала невесомой, точно поплыла вверх над столом, чуть ли не в космос улетела. И кто-то летел рядом со мной, почти неосязаемый, и я чувствовала его взволнованное дыхание.
Та-ак, подумала я, пора звонить Шерил. Давно надо было ей позвонить. У меня с собой была двадцатка, и, приземлившись обратно, я выложила ее на стол и вышла из ресторана. Я подошла к своей машине, но прежде, чем сесть за руль, подбежала к газону, окружавшему парковку. Меня вывернуло наизнанку, я блевала и плакала, а потом почувствовала, как Грейс Ларк положила мне руку на спину и стала поглаживать.
Моя биологическая мать первый раз в жизни дотронулась до меня. Ее прикосновение меня успокоило, но я все же сумела уловить нотки торжества в ее мурлыкающем голосе. Ну, конечно, она, видите ли, всегда знала, где я живу. Я с ненавистью оттолкнула ее руку и отпрыгнула в сторону, точно животное, вырвавшееся из западни.
Шерил была очень деловита.
– Послушай меня, Таффи. Я позвоню Седрику в Южную Дакоту! Я попрошу Седрика перекрыть кислород Линдену, так что выброси из головы эту хрень.
Это было вполне в духе Шерил. Кто же еще мог заставить меня рассмеяться в такой ситуации? Все следующее утро я провалялась в постели. Я позвонила на работу, сказалась больной – впервые за два года!
– Ты же не думаешь об этом всерьез? – спросила Шерил. И когда я не ответила, добавила: – Или думаешь?
– Сама не знаю.
– Ну теперь я точно позвоню Седрику. Эти люди выкинули тебя, они от тебя отвернулись. Их бы воля, они бы бросили тебя на улице подыхать! Ты моя сестра! И я не хочу, чтобы ты раздавала свои почки направо и налево! А если в один прекрасный день твоя почка понадобится мне? Ты об этом думала? Побереги свою почку для меня! Я тебя люблю! – сказала на прощанье Шерил. И я ответила ей теми же словами.
– Таффи, не делай этого! – с тревогой в голосе попросила она.
Мы закончили разговор, и я начала звонить по номерам, которые мне дала Грейс Ларк, и записалась на прием к врачам нашей больницы, чтобы сдать необходимые анализы. В Южной Дакоте я остановилась у Седрика. Он ветеран войны. Его жена Черил – не Шерил, а Черил через «ч», – выделила мне, пока я жила у них, полотенчики, расшитые симпатичными зверюшками, и крохотные кусочки мыльца, которое она стащила из мотеля. Она мне застилала постель. Все пыталась показать, что целиком и полностью одобряет мое решение, хотя другие члены семьи этого совсем не одобряли. Но Черил – очень набожная христианка, так что ее можно было понять.
Но для меня это решение было не в том плане, чтобы «поступать с другими, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой». Я же сказала, что не терплю боли, и я бы ни на секунду не решилась испытать эту боль, но альтернатива была еще более невыносимой.
Всю свою жизнь, подсознательно, я ждала, что это произойдет. Мой брат-близнец всегда присутствовал рядом со мной – незримо. Он, не сомневаюсь, этого даже не подозревал. Когда соцслужба отняла меня у Бетти и я осталась одна в белой-белой комнате, это ведь он держал меня за руку, сидел рядом и горевал. А встретившись с его матерью, я еще кое-что поняла. В маленьком городе, в конце концов, людям прекрасно было известно, как она поступила, отказавшись от меня. Ей пришлось обратить свою ярость на самое себя, а свой позор – на кого-то другого, на ребенка, которого она выбрала. Она во всем всегда винила Линдена, обращала свою извращенную ненависть на него. Не случайно в ее прикосновении ко мне я ощутила и презрение, и торжество. И я благодарна за то, как все обернулось. До нашего появления на свет мой брат-близнец придавил меня во чреве из чувства сострадания и облагодетельствовал меня, деформировав мое тело ради того, чтобы именно я оказалась спасенышем.
Врачиха-иранка показала мне результаты анализов и провела со мной беседу. Вот что я вам скажу, говорит, вы ему подходите, но я в курсе, что с вами произошло. И хочу вам честно сказать, что в болезни почек Линдена Ларка виноват только он один. Суд вынес против него не один, а целых два запретительных ордера. Еще он пытался покончить с собой, приняв огромную дозу ацетаминофена с аспирином и запив ее алкоголем. Вот почему он сидит на диализе. Думаю, вы должны все это учесть, когда будете принимать окончательное решение.
В тот же день я приехала к брату в больницу, села рядом, а он говорит:
– Не надо тебе этого делать! Нечего корчить из себя Иисуса.
– Я все про тебя знаю. И я неверующая.
– Как интересно! – Линден внимательно оглядел меня и говорит: – А мы и правда совсем не похожи!
Я поняла, что это не комплимент, потому что он был такой симпатичный. Я подумала, что ему достались не только самые красивые черты лица матери, но еще и ее лживые глаза, и акулий оскал. Он обвел глазами палату. И все кусал губы, подсвистывал, просовывал скрученное одеяло между пальцев.
– Ты тоже разносишь почту? – спросил он.
