Слезы, прежде обходившие меня стороной, хлынули из глаз. Мы еще долго так просидели – медленно опускались сумерки, а папа молча гладил меня по голове.
Помню, в день, когда мы садились в самолет, я оглянулась и увидела счастливые семьи, пришедшие проводить своих любимых и близких. Я выискивала в толпе знакомые лица, но нас никто не провожал. Самолет взлетел, и я смотрела на окутанный дымкой город внизу, не ведая, вернусь ли сюда. Учителя в школе много рассказывали про Америку. Они говорили, что там ни в чем нет недостатка. Некоторые из моих друзей, чьи родственники жили в Америке, называли ее страной, где сбываются мечты. В самолете у меня была уйма времени, чтобы предаться фантазиям или даже сомнениям, представить, как пойдет там наша жизнь, но все это мне и в голову не пришло. Я не думала ни о новой школе, ни о квартире, ни о том, как найду друзей. Я думала о Мукте, о том дне, когда мне вдруг пришло в голову избавиться от нее.
– Тара, порой приходится искать новую жизнь и новую цель, особенно если со старой ничего не вышло, – сказал папа, когда самолет пошел на посадку и пассажиры вокруг защелкали ремнями. Папа говорил это без улыбки, глядя перед собой, а между бровей у него пролегла глубокая морщина. Я ждала, что он посмотрит на меня, скажет еще что-нибудь, и сомневалась, что он верит в себя, верит в то, что нам удастся построить ту новую жизнь, о которой он говорил.
Когда самолет приземлился в Америке, я знала, что тяжесть совершенного мною поступка на этой чужой земле не исчезнет.
Глава 16
Мукта
Каматипура, Мумбаи. 1993
Знаете, каково это – падать в глубокую темную яму? Хуже всего даже не страх, а отчаянная надежда, что там, внизу, ждет кто-то, кто тебя любит и спасет. В тот день я проснулась с этим чувством. Сперва мне казалось, будто я утонула во тьме, – ничего, кроме тьмы, вокруг не было. Когда я пришла в себя, в запястьях и локтях пульсировала боль. Пол подо мной был влажным. Где-то рядом капала вода, а потом я услышала всхлипы – плакала девочка или, возможно, младенец, которого положили на мокрый пол. Я пошарила вокруг, пытаясь нащупать младенца, но руки были скованы, а плач становился все громче и громче. Говорить я не могла и тихо замычала мелодию старой песни, надеясь, что младенец успокоится и его крики сменятся радостным лепетом. Но вместо этого я услышала девичий голос. Девочка что-то говорила. Я прислушалась.
– Как…
С первого раза я не расслышала и промолчала.
– Эй, ты как? – донеслось до меня сквозь всхлипы.
Я попыталась ответить, но лишь застонала.
– Не волнуйся, это тебя таблетками напичкали, – послышался другой голос откуда-то сзади.
Сколько же здесь, в темноте, было девочек? Перед глазами вдруг вспыхнула картинка: лицо Тары, в оцепенении смотревшей, как меня уносят от нее. А потом еще и еще – картинки нашего детства: вот мы сидим на террасе и смотрим на птиц, читаем книги, хихикаем, вот я провожаю ее в школу, вот мы тайком едим мороженое. Мне казалось, что всего этого не было, словно я сама выдумала воспоминания о проведенном с Тарой времени. Я предчувствовала, какая участь меня ждет. Я вспомнила, как тот мужчина в деревне набросился на меня, восьмилетнюю, изо рта у него пахло чесноком и сигаретами, опять услышала звон разбившегося вдребезги зеркала. А потом – его рука на моей коже… Мысль о том, что это вновь случится, была невыносимой. Но внутренний голос говорил, что мне уготована именно такая судьба и последние пять лет я лишь пыталась убежать от нее. Вот только бегство невозможно. Я попыталась стряхнуть жуткие воспоминания и заставить себя встать, однако ноги были стянуты веревкой, поэтому даже шевельнуться получалось с трудом. Тьма была почти непроглядной, я хотела рассмотреть лица вокруг, но видела лишь размытые тени.
Голоса рядом убаюкивали, я задремывала и вновь просыпалась, стараясь вернуться к жизни. Сбросив с себя оцепенение, я прислушалась – девушки вокруг тихо переговаривались сквозь плач.
– Где мы? – спросила я.
– Не знаю, – ответил кто-то, – но они нас тут дня два держат, не меньше. Меня Жасмин зовут, и я в этом борделе уже десять лет. Каждый год пытаюсь смыться, но они меня ловят и сажают сюда. Я-то к наркоте уже привыкла, а вот новеньким не позавидуешь.
Ее голос звучал устало, мне показалось, что она вот-вот расплачется, но она неожиданно засмеялась, и ее смех эхом прокатился по комнате, после чего все умолкли. Видно, другие боялись не меньше моего.
– Не бойтесь, это я в последний раз смеюсь. Мне теперь недолго осталось. – Жасмин усмехнулась. – Меня поэтому сюда к вам, новеньким, и запихнули – чтоб вы знали, что бывает с беглянками. Они меня прикончат у вас на глазах. Вот увидите.
Одна из девушек тихо заплакала, другая последовала ее примеру, и вскоре отовсюду слышались рыдания.
– Тсс, – шикнула Жасмин. – Это вовсе не значит, что ни у кого из вас не получится сбежать. Об этом я и толкую: не отчаивайтесь! Иногда лучше один раз набраться храбрости, чем всю жизнь прожить трусом и рабом.
Рыдания не стихали, но ее слова запали мне в душу, проникли в самую глубь страха, упали, подобно каплям воды на умирающий от засухи цветок, и я пообещала себе, что запомню их, запомню ее уверенность и силу.
Утром солнечный свет просочился сквозь просветы в затянутых черной бумагой окнах и щели в стенах, так что теперь я могла разглядеть остальных. Вокруг меня было множество девушек, измученных и голодных. Все были прикованы наручниками к трубам или к оконным засовам, руки оказались свободными лишь у одной, ярко накрашенной и одетой в красное шелковое сари, – она сидела, обхватив колени, по лицу размазана тушь. Она улыбнулась мне, и я догадалась, что передо мной – та, чьи слова заставили тьму во мне отступить. Это была Жасмин, и лицо ее сияло надеждой.
– Ключей от наручников у меня нету, а то я бы помогла тебе, – сказала она и вновь улыбнулась, но по ее глазам я поняла, что за улыбкой она пытается спрятать страдания.
Одна из девушек щурилась от света. Как и у меня, руки у нее были закованы, и она всхлипывала – то ли от боли, то ли от отчаяния. От голода у меня свело желудок, и, даже несмотря на солнечные лучи, все вокруг казалось мрачным и унылым.
– Ты ранена? – спросила Жасмин, но девушка покачала головой.
Рядом с Жасмин сидели еще две девочки. На лбу у одной был глубокий порез, на щеке запеклась струйка крови. Совсем юные – им было не больше двенадцати, года на три младше меня. Они показались мне очень похожими.
– Они сестры. Их папаша сюда продал. Все мы тут – как овощи, нас прямо на корню продают. Видали, как на рынке картошкой торгуют, по пять рупий за два кило? Вот и мы – как та самая картошка… – Жасмин не договорила и снова истерично рассмеялась.
– Ну хватит уже, замолчи, – одернула ее еще одна девушка, – ты всех пугаешь. Мы наверняка можем выбраться отсюда. Давайте-ка поразмыслим хорошенько. Мама мне всегда говорила: «Нирджа, даже из самых сложных ситуаций всегда есть выход». Отсюда, скорее всего, тоже можно сбежать.
