Я была благодарна ему за эту улыбку и, когда он возвращался к машине, смотрела на него с балкона. По мере того как он удалялся, его высокая фигура и широкие плечи словно сжимались, а дойдя до машины, он остановился и обернулся, зная, что я наблюдаю за ним. Он стоял и ждал, как всегда ждал меня. Я слабо махнула рукой, он помахал в ответ, сел в машину и уехал. Между припаркованными внизу машинами остался небольшой пятачок, опустевший, как и мое сердце. Раза стал неотъемлемой частью моей жизни, мы не просто занимались благотворительностью, мы ходили вместе в кино, держались за руки и подолгу прогуливались по набережной Марин-драйв. Именно Раза сводил меня на «Сенчури Базар» – единственное место в Бомбее, которого я старательно избегала. «Тебе нужно туда сходить», – настаивал Раза, убеждая меня не бояться воспоминаний. Как оказалось, на базаре появились новые магазины – они выросли там, где когда-то расстались с жизнью люди. Мы прошлись по улице, мимо ресторанов и магазинов, перекусили в «Удипи», разрушенном во время взрыва, но восставшем из руин. На нескольких старых зданиях еще виднелись трещины, и кое-где на месте старых деревьев торчали пни, но, кроме этого, о взрывах ничто не напоминало. Похоронив воспоминания, люди продолжали жить. Мы с Разой сидели на тротуаре перед книжным магазином, где я когда-то обещала Мукте научить ее английскому. Когда я рассказала об этом Разе, он взял мою руку и поцеловал. Мне было очень приятно, настолько, что я сама удивилась. Невероятно, думала я, с Брайаном мне хотелось убежать от воспоминаний, стать другой, непохожей на ту девочку, которая организовала похищение, а с Разой я отдыхала и больше не пыталась убежать от мыслей. Но когда Раза снова поцеловал мне руку, я сказала:
– Чудесно, что у меня есть такой друг, как ты.
Его улыбка угасла, и он выпустил мою ладонь. Мне действительно хотелось думать, будто нам хорошо и так, будто ничего, кроме дружбы, нам не нужно. Но в такие дни, глядя ему вслед, я чувствовала, как в сердце вползает боль, оттого что однажды он может оставить меня. Я вздохнула и, встряхнувшись, вернулась в квартиру.
Поселив в этом доме ребенка, я словно воскресила все воспоминания о Мукте. Той ночью, лежа рядом со спящей Ашей, я глядела в усыпанное звездами небо и вспоминала еще одного ребенка. Запеленатый в белое младенец, которого похоронили во время праздника Дивали, – мы с Муктой тоже дали ему имя Аша. Сохранила ли Мукта в памяти то, что помнила я?
Это были нелегкие дни. Каждый раз, когда я пыталась заговорить с Ашей, она принималась плакать.
– Я хочу к амме. Отведи меня к ней – ты же обещала!
– Ладно, ладно, ты знаешь, где она? – спрашивала я. – Как ее зовут?
– Амма! Я зову ее амма! – кричала она и забивалась в угол.
Она нехотя разрешила мне искупать и переодеть ее. Во время обеда и ужина я ловила ее на том, что она набивает карманы едой и прячет куски под одеждой.
– Если захочешь, можешь поесть в любое время, – говорила я, но она лишь молча смотрела на меня и продолжала рассовывать еду по карманам. Я не препятствовала. Работая в реабилитационном центре, я узнала, что только таким образом можно завоевать их доверие.
На третий день, когда я уговаривала малышку выйти вместе со мной на прогулку, в дверь постучали. На пороге стоял Навин.
– Как поживаешь, Тара?
Ни улыбнуться, ни одарить его ответной любезностью у меня не получилось.
– Наверное, неплохо, – сказала я, развернулась и прошла в комнату, оставив дверь открытой. Навин последовал за мной, а с ним проскользнул и его пятилетний сын. Я и глазом не успела моргнуть, а мальчик уже тянул Ашу за руку прочь из квартиры, играть на улице.
– Не переживай, далеко не убегут, – успокоил меня Навин.
Я безотчетно улыбнулась.
– Я ее полдня уламывала и упрашивала пойти погулять, а Рохан за секунду справился.
– Дети понимают ровесников лучше, чем мы, взрослые, понимаем их.
– Это верно. – Я вспомнила о нашей детской дружбе с Навином, о том, как мы с Муктой без слов чувствовали друг друга.
– Я пришел узнать, как ты, – в его взгляде я заметила тревогу, – у тебя все в порядке? Выглядишь ты не очень.
– Наверное, просто устала, Аша у меня уже несколько дней.
– Знаю, Раза рассказывал, как ты ее спасла. Тара, я хочу, чтоб ты знала – ты очень храбрая.
Я не стала благодарить его за добрые слова и лишь безучастно посмотрела на него. Между нами повисло неловкое молчание.
Навин огляделся:
– Здесь темно.
– Это из-за девочки – я задергиваю шторы, потому что она еще не привыкла к свету. Ее слишком долго держали в темноте.
– Хм… – Навин вздохнул. – Этим девочкам столько приходится переносить! Сколько же подлости надо, чтобы отправить их в такое место. – Навин сам удивился горькой иронии своих слов.
– Чего ты хочешь, Навин? – спросила я, прищурившись.
– Чтобы ты простила. – Он посмотрел мне в глаза.
Простила. Это слово огнем жгло мне горло. Легко сказать!
– Я хочу попросить прощения за все, что натворил папа. Я в ужасе… и мне стыдно. Ты когда-нибудь сможешь меня простить?
И я узнала выражение у него на лице – то же выражение я видела, когда смотрела на себя в зеркало. Ожидание прощения. Проглотив слезы, я прошептала, – нет, скорее, прохрипела:
– Я понимаю, о чем ты, Навин, но простить… я… я не знаю.
– Тара, я был ребенком. Я не знал, как поступить.
– Я тоже была ребенком. – Я отвела взгляд.
Навин покачал головой, вздохнул и развернулся, собравшись уходить. Я посмотрела в окно. Аша с Роханом качались на качелях и смеялись.
– Возможно, однажды – ведь может же и такое быть – ты найдешь в себе силы простить всех. Твоего папу, и моего тоже, и меня, но главное, саму себя. – Он отступил назад и исчез за дверью.
– Может быть, – тихо ответила я, глядя ему в спину.
С тех пор как у меня поселилась Аша, прошло четыре месяца. Мы с Разой сидели на скамейке в парке и наблюдали за Ашей. Та скатилась с горки и помахала нам рукой. Она потихоньку открывалась, хотя даже сейчас порой вдруг пугалась или требовала отвести ее к маме. Но она отлично ладила с другими детьми, и меня это радовало.
– По-моему, – мягко начал Раза, когда я махнула Аше, – пора ее отправить в реабилитационный центр. Ведь ты забрала ее лишь на время, пока она вновь не станет доверять этому миру. Динеш мне каждый день звонит – говорит, что чем дольше девочка у тебя пробудет, тем хуже для нее. Если она к тебе привяжется, то потом ей сложнее будет привыкнуть к людям в приюте.
Он улыбнулся, словно прочел мои мысли. Мне уже казалось, будто Аша всегда была со мной, и я старалась не думать, что мне так скоро нужно будет отправить ее на реабилитацию. Признаться честно, последние несколько дней меня тревожила – даже пугала – тишина, которая вновь воцарится в квартире. Тишина, которая будет напоминать мне о прошлом и изматывать меня. Ко всему прочему, вот уже несколько вечеров подряд, когда я перед сном читала Аше сказки, она хватала меня за руку и не выпускала, как будто боялась, что я ее брошу. Это чувство было мне знакомо.
